Когда вакханки безумны - [8]

Вернее, сами для себя делали вид, что верим в незадачливость наших собутыльников. Нам хотелось уйти, но даже это мы не посмели сделать с дружеской откровенностью. Не потому, что боялись сплетен, нет… Но невозможно было открыто, небережно расплескивать тайное наше счастье…

— Мне нора — и я поднялась.

— Позволь мне проводить тебя…

Вместо того, что бы, прощаясь, глядеть в лица друзьям, я опустила глаза и тут же увидела, что–то, что я принимала за бескорыстную ласку хозяйского пуделька — было откровенной и подлой диверсией. Пока мы сидели за столом, мне казалось, что он лижет мою ногу, на самом же деле, он аккуратненько изгрыз кантик на левой туфле и уже принялся за правую… Висели нитки, обгрызенная туфля выглядела некрасиво, но меня это нисколько не огорчило, только напомнило — сон в руку.

Я ещё не знала, что будет дальше. Когда мы вышли на улицу, он сказал, что оставил у себя в квартире брата с женой, не, если они не ушли, он как–нибудь выпроводит их… С его стороны это была большая жертва, ибо в подобных семьях брат — это не просто брат, это член клана — клана, законы которого святы и нерушимы; иначе рухнут стены, отгораживающие клан от про чего мира, иначе проникнет внутрь его парша и порча… Молча, с благодарностью я приняла эту жертву.

Внешне дом его почти не отличался от того, в котором жилец четырнадцатой квартиры не сегодня — завтра извлечёт из почтового ящика записку, содержащую рифму и совершенно непонятный намёк. Но меня поразил подъезд. Огромный холл с мягкой мебелью: диван, кресла, на стенах цветы в кашпо, за письменным столов бабуль ка. Правда, когда мы вошли, она заворчала: «Ночь уже, а всё ходют, ходют, всё таскаются…» Но мы в лифт и прощай бабулька!..

У двери его квартиры мы услышали шум множества голосов, поверх которого плыла магнитофонная лента.

— Подожди — сказал он — Постой вот тут. Я посмотрю, что там делается…

И я осталась стоять в каком–то закоулке. Странный день — весь из стояния и ожидания…

— Оказывается пришло — полно гостей. Друзья мои и брата. Он их впустил и они…

Он был растерян.

— Послушай, пойдём к ним — мне показалось, что ему понадобилось какое–то лишнее усилие, чтобы сказать это, и я мотнула голо вой: — Нет, не пойду.

— Ладно, я их сейчас выставлю. Подожди здесь…

Странный день… И всё–таки я выпила, вернее, если бы я не выпила, я не ушла бы. Или ушла бы совсем. Не совсем я не сумела уйти.

Выйдя из дверей его подъезда — опять что–то пробурчала бабка я обогнула кусты, такие же душные, как а том доме, на Большей Грузинской, и остановилась в их тени. Сюда не падал свет лампочки. Я стояла и чувствовала как по всему телу расползается обида.

Почему–то, может быть потому, что пару раз хлопала дверь, и я замирала в ожидании, не ничего не происходило, мне вспомнилась кошмарная ночь в купе. Храпит, но все слышит, кроме своего храпа — одинокий человек, мне стало вдруг нестерпимо жаль его. Боль и жалость расползались по мне, но тут послышался шум голосов, по- том их пронесло мимо, и я поняла, что от него ушли гости.

Теперь он должен спуститься за мной. Но ведь он совсем не здесь меня оставил. Он, вообще, ни в чём не виноват, сейчас я вернусь, и все нелепое, скверное кончится. Выждав, когда голоса растворились в гулкой пустоте улицы, я вошла в подъезд. И тотчас же из–за стола выскочила бабка, и уже не ворчливо, себе под нос, а скандально–громко выкрикнула:

— Куда?! Ишь ты: взад–вперёд! Взад–вперед! Так и шляется!

Мне целый день что–то чудилось, я целый день что–то преодолевала, и в тем же порядке, минуя её выкрик, теперь спокойно пошла к лифту и нажала кнопку. Не лифт не успел спуститься, как бабка настигла меня:

— Не пущу! Нечего тут! А ну, катись отсюдова! — и она толкнула меня в грудь.

— Да вы что? Какое право?..

— Право тебе?! Ах ты блядь худая! Право тебе?! А я на что тут посажена? Чтоб такие аферистки проклятые таскались здесь?! А ну прочь, сучка драная!.. — в руке у неё была паркетина, и схватив меня за волосы, она со всей силой рванула мою голову вниз, а паркетиной начала бить по спине. В это время подошёл лифт, распахнулись его дверцы, и тогда я, всей пятерней проехавшись по чему–то корявому, в беспамятстве даже не соображая, что это её лицо, отпихиваясь, оставляя в бабкином кулаке пол–головы, ворвалась в лифт, и дверцы его тут же захлопнулись. Куда я ткнула пальцем? Я точно помнила, что нажала кнопку, возле которой увидела цифру четырнадцать. И вот передо мной дверь. Да я опять вижу ту же цифру, но это какая–то ерунда: почему нет ни звонка, ни ручки? Так не бывает, бред! Я стучу, стучу кулаком, потом ногой, потому что уже слышу шум поднимающегося лифта и смертельно боюсь — сейчас она основа начнет колотить меня!.. И точно: опять с паркетиной, только я стучу громко, а она теперь не кричит, а приглушенно шипит, на каждом слове, ударяя меня палкой по спине: «Ах ты, сука рваная, ты ж весь дом перебудишь, гадина!..» — и оттого, что она шипит, я не догадываюсь заорать во весь голос, позвать на помощь.

Или нет: мне ужасно стыдно, поэтому я не кричу, а только перестаю стучать и умоляю ее: «Отпустите меня! Я уйду, честное слово, я уйду!»