Когда умирают восстания - [2]

В процессе перехода к тотальному господства капитала над обществом государство оказалось а кризисе. Вначале для того, чтобы справиться с пролетарскими волнениями, потребовались рабочие организации, затем, чтобы покончить с последующим беспорядком, понадобился фашизм. Этот беспорядок, конечно же, не был революционным, но он играл парализующую роль и подталкивал к решению, которое могло быть, таким образом, только насильственным. Кризис удалось преодолеть только на время, фашистское государство было лишь внешне эффективным, поскольку интегрировало наемную рабочую силу насильственно и искусственно скрывало конфликты, переводя их в русло военной авантюры. Кризис удалось относительно преодолеть только обладающему множеством щупальцев демократическому государству, созданному в 1945 г., которое потенциально прибегая к фашистским методам и прибавив к ним свои собственные, нейтрализовало рабочие организации, не разрушая их. Парламенты утратили контроль над исполнительной властью. С помощью политики благосостояния или принуждения к труду, современных технологий надзора или государственной поддержки, распространенной на миллионы людей, короче говоря, с помощью системы, делающей каждого человека все более и более зависимым, социальная унификация осуществлялась, не прибегая к фашистскому террору, а фашизм как особое движение исчез. Он соответствовал форсированному насаждению буржуазной дисциплины, под давлением государства, в особых обстоятельствах новосозданных государств, настоятельно принужденных конституироваться как нации. Даже само слово «фашизм» буржуазия заимствовала у рабочих организаций Италии, которые часто назывались «фаши» (союзами, — прим. перевод.). Характерно, что вначале фашизм определял себя как форму организации, а не программу. Его единственная программа состояла в насильственной организации всех, в принудительном превращении всех компонентов в части общественного целого. Диктатура — это не оружие буржуазии (как только может, она заменяет ее другим, менее брутальным оружием); диктатура — это одна из ее тенденций, которая осуществляется тогда, когда в ней есть необходимость. «Возвращение» к парламентской демократии, как это произошло (к примеру) в Германии после 1945 г., означало, что диктатура бесполезна для интеграции масс в государство (по крайней мере, до следующего раза).

Вот почему проблема состоит не в том, что демократия обеспечивает более гибкое господство, чем диктатура. Любой человек предпочел бы, чтобы его эксплуатировали по-шведски, нежели быть похищенным пиночетовцами. Но есть ли у него ВЫБОР? Даже благородная скандинавская демократия может быть превращена в диктатуру, если этого потребуют обстоятельства. У государства есть лишь одна функция, и оно осуществляет ее по-демократически или по-диктаторски. Первый вариант менее жесток, но это не означает, что можно заставить государство не прибегать ко второму. Формы капитализма зависят не от предпочтений наемных работников, а от намерений буржуазии. Веймарская республика с готовностью капитулировала перед Гитлером. Народный фронт Леона Блюма не «предотвратил фашизм»: во Франции в 1936 г. не было нужды ни в авторитарной унификации капитала, ни в сжимании средних классов.

Нет никакого политического «выбора», стоящего перед пролетариями или хотя бы навязанного им. Демократия — это не диктатура, но демократия подготавливает диктатуру и сама готовится к ней. Сущность антифашизма состоит в сопротивлении фашизму посредством защиты демократии; он не ведет более борьбы с капитализмом, а пытается оказать на него давление, чтобы заставить отказаться от тоталитарного решения. Как только социализм отождествляется с полной демократией, а капитализм — с растущей тенденцией к фашизму, антагонизм между пролетариатом и капиталом, коммунизмом и наемным трудом, пролетариатом и государством отбрасывается в пользу противопоставления демократии и фашизма, изображаемого как сердцевина революционной перспективы. Официальные левые и крайне левые заявляют нам, что реальные преобразования станут, наконец, осуществлением идеалов 1789 г., полностью преданных буржуазией. Новый мир? Зачем, он уже здесь, в некотором роде, в виде зародыша, который следует охранять, в облике маленьких ростков, о которых надо ухаживать: уже существующие демократические права следует развивать все дальше и дальше в рамках бесконечно совершенствуемого общества, со все большими ежедневными дозами демократии, пока не будет достигнута полная демократия, или социализм. Сведенная, таким образом, к антифашистскому сопротивлению, социальная критика рассыпает дифирамбы всему тому, что прежде осуждала, и отказывается ни от чего-нибудь, а от революции — в пользу дозированной постепеновщины, разновидности «мирного перехода к социализму». За такое уже выступали некогда компартии, над этим еще до 1968 г. смеялись все серьезные люди, выступавшие за изменение мира. Регресс очевиден.

Мы не призываем смеяться, обвиняя левых и крайне левых в отказе от коммунистической перспективы, о которой они на самом деле знают только тогда, когда выступают против нее. То, что антифашизм — отказ от революции, слишком очевидно. Но антифашизм терпит провал именно там, где его «реализм» претендует на эффективность: в попытках предотвратить возможную диктаторскую мутацию общества. Буржуазная демократия — это этап захвата власти капиталом, и ее распространение в ХХ столетии завершила господство капитала, усилив изоляцию индивидов. Предложенная как лекарство против разрыва между человеком и коллективом, между деятельностью людей и обществом и между классами, демократия никогда не могла разрешить проблему наиболее сильно разделенного общества в человеческой истории. Демократия — это форма, раз и навсегда неспособная изменить свое содержание, это только часть той проблемы, разрешить которую она якобы предназначена. Она всякий раз утверждает, что усиливает «социальные связи», но в действительности способствует их разрушению. Демократия всякий раз маскирует противоречия товарного производства, натягивая «сеть страховки», которую государство подводит под социальные отношения. Даже в их собственных терминах, от которых они яростно отказываются, антифашистам, чтобы быть убедительными, нужно будет объяснить нам, каким образом местная демократия может сочетаться с колонизацией человеческой жизни товарным производством, которое опустошает общественные места и наполняет торговые улицы. Они должны будут объяснить, почему всемогущее государство, к которому люди постоянно обращаются за поддержкой и помощью, эта подлинная машина по производству социального «блага», не станет совершать «зло», если взрывоопасные противоречия потребуют от нее восстановления порядка. Фашизм — это преклонение перед государственническим чудовищем, тогда как антифашизм — его более утонченная апология. Борьба за демократическое государство — это неизбежно борьба за укрепление государства. Она не наносит ни малейшего ущерба тоталитаризму, но только усиливает тоталитарное удушение общества.