Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - [31]

Возвращаясь из Йеля в пульмановском вагоне, где можно жить долго, потому что в нем вы избавлены от толкотни и тесноты обычных вагонов, где можно прохаживаться, вертеться в кресле на шарнирах во все стороны, наконец, где чувствуешь себя непринужденно, как в клубной гостиной, я перебросился парой слов с профессором Университета. Он рассказал мне, с чем ему приходится смиряться каждый день своей жизни. «Ранним утром я выезжаю из дому, оставляю машину у вокзала, сажусь в поезд, делаю пересадку, прибываю в Йель. А вечером проделываю то же в обратном порядке. Я читаю; видите, как это удобно. Разумеется, мы создали себе все удобства. Разумеется, мы ими пользуемся, мы все ими пользуемся, и очень вероятно, у нас даже нет времени, чтобы переварить это. В нашей жизни нет ни одной минуты для того, чтобы оценить, и ничто не вынуждает нас оценить, то есть попытаться проникнуть вглубь вещей. Мы пребываем в водовороте, мы сами водоворот, мы сами – водоворот, а потому не можем судить о том, что находится вне его».

Как-то утром в понедельник я сел в один из тех бесконечных поездов, что выкачивают из Коннектикута и по пандусам Центрального вокзала выливают в Нью-Йорк людские потоки, необходимые для жизнеобеспечения Сити. Вагоны лишены всех внутренних перегородок; это просторное судно с наглухо задраенными окнами, потому что система «кондиционированного воздуха» обеспечивает циркуляцию постоянно обновляемого чистого воздуха. Один вагон в поезде оснащен грилем и баром; слева и справа от гриля – столики; на свободной длинной стороне вагона – столик с вертящимися табуретами. Здесь завтракают: молоко, кофе, шоколад, яйца, бекон и так далее. Посетители обслуживают себя сами.

Во всем поезде традиционная чистота. Есть единственный вагон для курящих. Маловато! Молодые девушки приходят сюда выкурить «честерфилд» или «кэмел» (пачка стоит 15 центов – то есть полтора франка). Государственная табачная монополия перепродает их нам в Париже за шесть шестьдесят! А другое управление утроило у нас цену на автомобили «форд». Американская глубинка – это сельские районы; большая часть ужасов предместья ликвидирована благодаря тому факту, что в Америке не существует заборов вокруг домов или владений. Нигде. Дома возникают среди лугов в окружении деревьев. Это придает пейзажу неведомый нам простор. Мне очень нравятся изгороди в наших старых деревнях; они всегда были пристойными, скромными и красивыми. Я хочу сказать, что эти достойные гладкие стены не знали трех законов архитектуры[58] и досужих вымыслов архитектурных чертежников. Но у нас современные предместья, плод школьного образования и имеющегося у нас стремления казаться «богатыми»; они приводят в уныние.

И наконец, предшествующие Нью-Йорку перегоны здесь столь же отвратительны, как центр Парижа или Берлина. Поезд по мосту пересекает Ист-Ривер и останавливается на Центральном вокзале.

Около девяти утра гигантские людские потоки выплескиваются на улицы и авеню. Энергичное утро понедельника бодрит. Все эти люди, идущие с вокзала, чтобы заполнить офисы, отличаются хорошей осанкой и быстрой, уверенной походкой. Живительное зрелище деятельности и удобства. В это светлое свежее утро Рокфеллер-центр, четкий, строгий, возвышающийся на свои три сотни метров, свидетельствует о порядке, почтении – то есть о величественности. Работать здесь означает уважать себя, уважать здоровую иерархию, сотрудничать. Вестибюли переполнены, лифты работают в этой горизонтальной массе, как мощные насосы. Действительно, business создал достойную себя оправу. Утренний девятичасовой Нью-Йорк буквально вгрызается в новое время.

17 Феерическая катастрофа

Нью-Йорк – это явление мирового значения. Я уже говорил: первое место в мире в масштабе нового времени, эпохальная стройка. Всего двадцать лет назад Нью-Йорк был всего лишь странным городом «людей оттуда»; на людей и их город смотрели не без суровости и говорили: «там, в Америке». А мы чувствовали себя совершенно спокойно в своих делах и мыслях в масштабе вечности. Но вот мир взорвался; он преисполнился жизненной силы и гноя. Извержение затопило вселенную, извержение гноя и жизненной силы. Нью-Йорк, сильный, гордый самим собой, в период prosperity или depression, похож на длань, простертую над головами. На руку, пытающуюся придать форму содержанию настоящего времени. Нью-Йорк обладает стилем, собственным стилем, он созрел настолько, чтобы приобрести стиль. В нем не только взъерошенность, но и достоинство. Дух проявляет себя; он царит по всей длине Пятой авеню; люди, магазины, товары, архитектура достигли состояния, свидетельствующего о величии, крепости и здоровье. Город полон жизни; а она здесь неутомимая. Площадь Оперы в Париже по сравнению с ней всего лишь реликт.

Американцы скажут вам: «Нью-Йорк – это не Америка». Они ясно это ощущают, они лучше чувствуют себя в Новой Англии, в городе мысли и созерцания Бостоне. И в соперничающем с Нью-Йорком Чикаго. И в несметных «американских» городах (о да, с одинаковой прямоугольной сеткой улиц, одинаково неистовых, одинаково деятельных). А еще в разнообразии этой огромной территории, по сравнению с которой площадь Франции представляется не больше носового платка: Север и снег вдоль границы с Канадой; Юг и постоянная жара во Флориде – в Майами – пальмы и морские и спортивные курорты; Новый Орлеан с чернокожими и с интенсивными перевозками по Миссисипи. Затем бескрайние хлебные поля – насколько хватает глаз – у подножия Скалистых гор. Каньоны. И наконец, на самом краю, их рай: Калифорния и выход к Тихому океану, Гавайские острова с новыми развлечениями. Напротив Китай. Американцам хорошо в их коттеджах в колониальном стиле – высококачественная архитектура выражает здоровый дух, открытую и честную жизнь.