Когда сливаются реки - [42]

— Красивая ваша столица! — сказал Алесь. — Жаль, что нет времени, чтобы побродить тут вместе.

— А знаешь что? Давай сойдем, сделаем тут все дела и потом вдвоем в Минск поедем?

— Нет, брат, теперь каждый день дорог. До весны надо и котлован выкопать, и канал с вашей стороны подвести. Так что бывай здоров, друже Йонас, желаю успеха!..

Паровоз, как путник после далекой дороги, шумно и с облегчением вздохнул, выпустил клубы пара и остановился. Йонас, снял с полки фанерный чемоданчик и пошел к выходу. Уже с платформы он еще раз помахал Алесю рукой и скрылся в суетливой вокзальной толпе.

«Хороший хлопец, — думал Алесь. — С таким можно горы своротить. А вот что у них в «Пергале» еще тяжеловато живется, так это правда».

Припомнился костельный звон, который въедливо и настойчиво каждый день долетал с пергалевских хуторов, смешиваясь с гулом тракторов. «Не один тут голос ведет борьбу за человека, а два: и машины и костел», — вздохнул Алесь, припомнив рассказ Йонаса.

В Минск Алесь приехал поздно вечером. Город уже затихал. И хотя Алесь был тут не так давно, его удивила привокзальная площадь. Когда он выезжал отсюда, здесь еще лежал камень, а теперь, вся залитая асфальтом, площадь светилась электрическими фонарями. После дождика, который прошел совсем недавно, она напоминала зеркальную темную воду озера, в которой отчетливо отразились и огни и здание нового многоэтажного дома, почти достроенного. Алесь даже позавидовал — вот бы так быстро нам построить плотину...

Но осматривать город не было времени, надо было подумать о ночлеге. Когда подошел автобус, он сел и решил ехать на Комаровку; там находилось общежитие института, где Алесь собирался переночевать.

Вскоре он стоял возле красного кирпичного дома в тихом переулке. Сколько воспоминаний сразу нахлынуло на него! Дом этот был близок его сердцу, и ему не терпелось побыстрее очутиться внутри этого здания, где он провел пять лет своей жизни и незаметно перешел по узким коридорам из беззаботной юности к сложной жизни взрослого человека. В вестибюле на него дохнуло прохладой, которая всегда стоит летом в кирпичных зданиях. Гулко стучали шаги в пустом коридоре. Алесь подошел к закрытой двери в конце первого этажа и тихо постучал.

— Входите! — отозвался женский голос.

— Вечер добрый! — радостно поздоровался он с пожилой женщиной в очках, одна дужка которых была подвязана темной ниткой.

Женщина поднялась из-за стола, на котором лежала раскрытая книга, и спокойно ответила:

— Добрый вечер, товарищ инженер! Доучиваться приехали, а? Ну что же, это хорошо, что не забываете нас, как-никак мы вам не чужие. Верно? — говорила тетя Маша, а сама уже включила чайник, стоявший на тумбочке.

Алесь смотрел на тетю Машу и радовался, что снова видит ее и слышит ее голос. Бывают такие люди, которые, кажется, и не выделяются ничем, а прирастают к душе и входят в жизнь и в память навсегда. Тетя Маша, одинокая пятидесятилетняя женщина, работала уборщицей в общежитии института со дня его основания. Ее простое, открытое лицо с множеством морщин и морщинок, особенно возле глаз, всегда было спокойным и приветливым. Сколько помнит Алесь, тетя Маша, одетая в черное просторное платье с белым воротником, никогда не сидела без дела. То ее видели со щеткой в вестибюле, то с мокрой тряпкой возле окон, то около большого бака, где всегда клокотал кипяток. Никто не слыхал, чтобы она повысила голос, обижалась или сердилась, и поэтому, словно бы узнавая в ней привычки и черты своих матерей, студенты глубоко уважали ее. Обида, нанесенная тете Маше, была бы воспринята как вызов всему коллективу общежития.

— Дела, к нам привели? — спрашивала тетя Маша, озабоченно. — Ну ладно, давай выпьем чайку.

И хотя Алесь пытался отнекиваться, она уже налила стаканы и пододвинула сахарницу. Алесь раскрыл свой чемоданчик и достал домашнюю колбасу и сало.

Алесь и тетя Маша долго сидели за чаем в тот вечер. Тетя Маша расспрашивала о работе, о том, что делается на селе, рассказывала о его товарищах по институту, которые время от времени заглядывают сюда. И на сердце Алеся было хорошо и спокойно, как бывает только дома. А затем тетя Маша привела его в ту самую комнату, где он прожил целых пять лет. Открыв ключом дверь и пропустив его вперед, она сказала с удовлетворением:

— Все как было, можешь ложиться на свою кровать. А пока — спокойной ночи!

— Спасибо, тетя Маша! — растроганно поблагодарил Алесь.

В комнате было всего пять кроватей. Алесь оглядел их поочередно и вспомнил своих приятелей. Где они теперь? Наверное, так же, как и он, живут новыми заботами и у каждого свои дела и хлопоты. Один из них, Витя Шаркевич, попал на волжскую стройку, и Алесь даже завидовал ему: «Вот где размах!»

Стены были равнодушны к мыслям Алеся, только из рамки портрета добрыми глазами по-прежнему смотрел сквозь очки Михаил Иванович Калинин. Алеся охватили воспоминания, и, хотя час был уже поздний, спать ему не хотелось. Когда затихли в конце коридора шаги тети Маши, он встал с кровати и начал ходить по комнате. Сквозь форточку повеяло теплым ветром, за стеклами окон, сливаясь в сплошном сиянии, рассыпались огни Минска. Алесь смотрел на эти огни города, который за пять лет стал для него родным, и приятная взволнованность наполняла его грудь.