Когда сгущается тьма - [113]

Джек, однако, придерживался той точки зрения, что даже самое доброе и склонное к родственной любви сердце нуждается в легком понукании. Поэтому, когда на дисплее его телефона высветился номер Алисии, решил, что даже в делах сердечных агрессивная стратегия более успешна.

— Спасибо, что ответили на мой звонок.

Джек говорил по мобильнику, стоя в очереди за кофе в одном из уличных экспресс-кафе под названием «Ла Кабана-Гавана». Эти уличные кафе, представлявшие собой, по сути, лишь окошко в стене, являлись тем не менее важным элементом общественной жизни Майами, своего рода ритуальным учреждением, где встречались представители всех городских слоев, начиная с адвокатов и кончая уборщиками улиц. Всех их объединяла любовь к крепкому кофе по-кубински, который так хорошо взбадривает во второй половине дня.

— Вы хотели сказать «на звонки», не так ли? — холодно произнесла Алисия. — Вы звонили мне пять раз за последние три дня, что с юридической точки зрения можно квалифицировать как приставание.

— Прошу меня извинить. Просто мне очень нужно поговорить с вами. Но прежде всего позвольте выразить свои соболезнования в связи с кончиной вашего отца.

— Благодарю вас. Однако всякий разговор, начинающийся со слов «прежде всего», предполагает наличие следующего пункта, который и является главным.

— Справедливо замечено, — согласился Джек.

— И я знаю, о чем пойдет речь во второй части этого разговора, — сказала она. — Извините, но я не хочу ее видеть.

Джек отошел от прилавка, где толпились клиенты, и нашел уединенное место под большим тенистым дубом, чьи могучие корни вздыбили асфальт в этой части улицы. Он пытался найти нужный тон и нужные слова, чтобы убедить молодую женщину в ее неправоте, стараясь при этом избегать назидательности.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы изменили свое мнение.

— Я понимаю, какие чувства вами движут. Но неплохо было бы взглянуть на это дело и с моей точки зрения.

— Я изо всех сил пытаюсь сделать это, но у меня что-то плохо получается.

— Неудивительно. Простого ответа здесь нет и быть не может.

— Но ведь нет и ничего сложного. Просто скажите, почему вы не хотите ее видеть — и все. Обоснуйте свое решение.

— Значит, правды жаждете? Хотите, чтобы я пустилась с вами в откровения?

— Когда ничего другого не остается, обычно высказывают то, что наболело.

В ответ Джек услышал тяжелый вздох.

— А правда заключается в том… — начала было Алисия, но замолчала, словно собираясь с силами. — Правда заключается в том, что есть вещи, касающиеся моей семьи, которые я не хочу знать.

— Алисия, боюсь показаться вам бесчувственным болваном, но должен заметить, что некоторые плохие вещи рано или поздно выйдут на свет, и тут уже ничего не поделаешь. Это неизбежно. Как-никак мэр Мендоса был человеком публичным. И какое бы решение вы ни приняли, помните, что его секреты не умерли вместе с ним.

— Я сейчас говорю не об этой семье. Я имею в виду свою биологическую семью.

— Что-то я не совсем вас понимаю.

— Мои мать и отец исчезли в секретной тюрьме, предназначенной для людей, подозревавшихся в подрывной деятельности.

— Да, я знаю об этом.

— А если выяснится, что они были левого толка экстремистами, иначе говоря, террористами, которые убивали и калечили невинных? Что хорошего заключается для меня в такой правде?

Джеку неожиданно вспомнились слова биологической бабушки Алисии, когда она говорила о «слепом глазе» нации — всех этих так называемых друзьях и добрых соседях, которые видели, как полицейские врывались в дома и забирали преподавателей, журналистов и домохозяек, но никак на это не реагировали и хранили молчание. Или согласно кивали, когда на вечеринках или приемах кто-то небрежно пожимал плечами и говорил по этому поводу примерно следующее: «Без причины никого не забирают».

— Считается, что за годы Грязной войны исчезло от восемнадцати до тридцати тысяч человек, — сказал Джек. — Многие из них были ни в чем не повинны.

— Именно. И теперь мне приходится искать утешение лишь в том, что мои умершие биологические родители стали невинными жертвами жестокого диктаторского режима. Что же касается моего приемного отца, то он то ли был частью этого преступного режима, то ли не был. Не забывайте, однако, что у меня еще осталась мать — единственная, которую я знала. Она любит меня безоговорочно, вне зависимости от того, что происходит вокруг, и у нее на руках нет ничьей крови. И для меня лично — это единственно возможное счастливое завершение данной истории.

Мимо проехал городской автобус, и Джек, избегая синеватых клубов дизельного выхлопа, шагнул в сторону от проезжей части.

— Но как же ваша бабушка? Чем все это закончится для нее?

— Я не глуха к ее страданиям и понимаю, что ей тоже необходимо найти себе какое-нибудь утешение.

— Но вы единственный человек на свете, который может подарить его ей.

— Думаете, я об этом не знаю?

— Коли знаете, сделайте что-нибудь.

Она молчала. Похоже, размышляла над его словами.

— Многие люди пошли на жертвы, чтобы вы могли воссоединиться, а некоторые из них даже умерли из-за этого, — не отступал Джек.

— Уж не Фэлкона ли вы имеете в виду?