Когда разливается Акселян - [12]

А город занимали то белые, то красные. Надежды Фазлыя таяли и уходили, как облака в высоком небе. В конце концов напуганный происходящими событиями, разочаровавшись во всем, он застрелился.

Ляля учительницей, конечно, не стала, будучи столь же растерянной, она вышла замуж за случайного узбекского бая, чуть позже взяла к себе мать и двух сестер.

До Гарея доходили о ней лишь случайные вести. Поговаривали, что узбекский бай оказался главарем басмачей. Когда в Средней Азии установилась Советская власть, он с семьей бежал в Иран.

Фазлыевское золото так и осталось у Гарея, и никто, кроме него, не знал об этом богатстве, спрятанном в углу фундамента дома. Выйдя сухим из воды в тяжелые годы революции, Гарей верил в свою звезду и удачливость, надеялся и при Советской власти прожить без особого горя. Если уж начнут сильно тревожить с колхозом, то он возьмет золото и удерет с ним куда-нибудь подальше.

Сын его Барый, которому завтра идти на военный осмотр, вернулся домой с первыми петухами. Гарей не ругал его, ибо давно махнул на сына рукой, зная, что толку с него никакого не будет. Пусть делает, что хочет и гуляет, где хочет…

Сопя и тяжело дыша, Барый вяло раздевался за печью.

— В деревню какой-то парень приехал, наган имеет. Нас до смерти напугал.

— Наган, говоришь? Кто же это такой?

— Не знаю. Мама, я есть хочу, — жалобно произнес Барый.

Гарея сон долго не брал. Мысли его бродили вокруг незнакомого, недавно прибывшего в их деревню парня. Кто он такой? Не тот ли, кого он видел перед заходом солнца на берегу Акселяна? Чего ему здесь надо? Надо бы уладить поскорей все дела с Сакаем.

— Ух-х!.. — тяжело вздохнул Гарей.

И показалось ему, что вместе со вздохом тает и его былое могущество, уходит награбленное добро…

А над деревней Кайынлы в это время уже просыпался рассвет, светлело голубое небо, тяжело поднималось заспанное солнце, обливая лучами своими курящуюся в тумане долину прозрачного Акселяна.

III

Отец Шарафа старик Гариф встал в это утро по привычке рано. Ребята еще спали в сарае, на сеновале. Гариф в задумчивости походил возле дома, потом направился на колхозный конный двор, где задал лошадям овса.

Когда он возвратился, Тимер в одних трусах делал на сеновале зарядку. Приняв его по слабости зрения за своего сына, Гариф обрадованно закричал:

— Так-так, сынок, закаляйся! Нас, когда я был на ерманской войне, заставляли умываться зимой снегом.

— Закаляюсь, агай, закаляюсь! — ответил Тимер.

— Ба, гость ведь у нас!.. А я думал Шараф. Здравствуй! Что-то не узнаю никак, — прикрыв правой ладонью глаза, старик прищурился и посмотрел наверх.

— Здравствуйте, Гариф-агай! — Тимер, уже одетый и обутый, спрыгнул на землю, прямо перед стариком. Я Тимербулат, сын Булата. Помнишь, один из «комиссаров», которых ты вез в Ташлы?..

— Ага, свой род, значит, кипчак! — старик, обрадовавшись, обнял гостя и с укором крикнул сыну. — Вставай, что до сих пор валяешься, как сын шакманца Гарея Барый!

Шараф давно уже проснулся, но продолжал лежать, поеживаясь от утренней прохлады. Услышав голос отца, он быстро оделся и быстро спустился на землю.

— Вернулся сын Булата! Очень хорошо, очень!.. Жаль, не увидел свою бедную мать. Пусть пухом будет ей земля, — старик Гариф смахнул ладонью неожиданно навернувшиеся слезы и обратился к Шарафу. — Идите к Муйынлы, быстренько умойтесь, — и не дожидаясь, пока ребята уйдут, заторопился в дом. — Мать, собирай скорее на стол! У нас гость, а мы ничего не знаем.

Утреннее чаепитие продолжалось долго, но Тимер вроде и не напился. Старик Гариф беспрестанно говорил, отвлекая других разговорами, сам же умудрялся перепробовать все выставленные кушанья. Однако сегодня ел он все-таки мало. До того ли, ведь разговор шел о колхозе! А этот вопрос с маху не разжуешь.

От долгого сидения у Тимера затекли ноги. Что ни говори, отвык в городе. Разучился сидеть на нарах, скрестив ноги…

Он встал с места и подошел к столу, где лежали книги. На стене, между двух окон, в черных рамках висело несколько фотографий. Внимание его привлекла одна из них, пожелтевшая от давности и вделанная в самодельную рамку. Трудно было разобрать, кто изображен на ней, вроде бы группа военных. Один из них держит в руках револьвер, на груди его медаль, сидит подбоченясь, подняв голову вверх, и смотрит куда-то в небо…

— Кто это?

Вот тебе на! Старик Гариф даже растерялся.

— Неужто не узнаешь? — Он проворно спустился с нар, подошел к стене и, тыча пальцем, стал объяснять: — Вот это я сижу, в Варшау[6], а тот с левольвером — Сакай Султанов, нынешний председатель колхоза. Узнал теперь?

— Ага!..

— Конечно, ага! Старая армия. Служили мы в Варшау в 191-ом пехотном полку. Так вот, однажды в свободный день решили мы искупаться. И вдруг на берегу поднялся страшный шум. Оказывается, собачка жены одного крупного офицера свалилась в воду. Султанов, не долго думая, в чем был бросился в воду. Спас эту собачонку. Офицерская жена так благодарила его, так благодарила! Наверное, дорогая была собачка, всегда с ней только ходила, даже, говорили, не знаю — правда ли, даже с ней спала вместе. Ну и пошел Сакай в гору: медаль дали, а затем и в унтеры произвели…