Когда приходит любовь - [15]

На следующее утро.

Линни: Знаю, эфиопы просто потрясающие. Поверишь ли, Питер Берд, фотограф, заработал отменную репутацию, когда разыскал Иман. В их стране разыскать красотку нелегко! Тут нужен точный глаз.

Корнелия: Мне кажется, Иман на самом деле из Сомали.

Линни: Зато сексапильная.

Корнелия: Мило. Очень мило. Ты большой знаток.

Разумеется, я могла рассказать Линни о перчатках до запястья и шаре с бабочками, но это было бы равносильно тому, что воткнуть себе в ухо вилку для канапе.

На третьем свидании мы отправились смотреть пьесу Тома Стоппарда, которая привела меня в полный восторг. По дороге из театра я размышляла о страстях человеческих, о сочувствии и безжалостности, о том, как я сидела в театре и дрожала, сознавая, что происходящее на сцене делает меня другой, делает меня лучше. Мартин заметил, что он чувствовал то же самое.

— Вот только когда ты смотрела на сцену, я смотрел на тебя.

Удивительно, верно? Разве может быть что-то еще удивительнее? Оказалось, может.

— Я люблю фильмы, а пьесы обычно вызывают у меня смятение, — призналась я.

На ступеньках моего дома мы снова целовались — почти двадцать минут.

На следующий день.

Линни: Значит, у тебя и твоего нового друга крыша поехала в одном и том же направлении.

Корнелия: Катись сама в этом же направлении.

Во время нашего шестого свидания, за ужином во вьетнамском ресторане, я рассказала, как изображала на празднике Чарли Чаплина. Я была практически его копией: такой же узенький пиджачок — не так-то легко было найти на такую мелкую фигуру, как у меня, большие ботинки, большие глаза, тросточка… Все, кроме, пожалуй, трех человек решили, что я изображаю Гитлера, но я-то знала, кого я изображаю. Потом я призналась в своей самой плохой черте.

— Я трусиха. Основательная трусиха, излишне осторожная, полностью лишена авантюризма. Всего боюсь.

— Ты не трусиха, Корнелия, — заявил Мартин.

— На старшем курсе я отказалась от поездки в Испанию всего за три дня до моего предполагаемого отъезда, хотя мне до смерти хотелось попасть туда. Я не купаюсь в океане, потому что на меня может напасть большая белая акула. У меня никогда не было собаки, потому что эти уроды умеют кусаться. Я училась в колледже в своем родном городе. Том самом, где на медицинском факультете преподавал мой отец, и я никогда не была в Нью-Йорке. К тому же — отказалась поехать с тобой в Лондон.

— В том, чтобы бояться, нет ничего плохого. В некотором отношении бояться даже полезно, — сказал Мартин, макая булку в соус.

Я протянула руку через стол и коснулась его щеки, как бы благодаря за попытку меня утешить, но на самом деле просто потому, что я могла это сделать и приходила от этого в восторг. Кожа его была гладкой и теплой.

— Моя бывшая жена часто говорила мне, что я трус, — сказал он, — но в детстве у меня был мопс, которого звали Пагги, так что, наверное, она ошибалась.

Я продолжала держать руку у его щеки еще несколько секунд, чтобы продемонстрировать, насколько спокойно я восприняла известие о его бывшей жене, потом убрала ее с легкостью мотылька. Он медленно жевал булочку. Он не уронил ни одной капли соуса, ни одной вермишелинки. Мартин был самым аккуратным едоком из всех, кого мне приходилось видеть. Я поблагодарила Господа за то, что не включила в свой список боязнь разведенных мужчин.

— И как долго вы были вместе? — спросила я, разглядывая пятно от арахисового масла на скатерти и трогая его пальцем, как я надеялась, с рассеянным видом. Хотя, вспоминая об этом позже, я решила, что уделила этому пятну слишком много внимания, что скорее всего выдало меня с головой и показало, что мое спокойствие напускное.

— Чуть больше года. У нее была болезнь дыхательных путей и изо рта пахло гнилой цветной капустой. Я уехал на неделю, а когда вернулся, она исчезла.

Я смотрела на него, все еще держа палец у пятна.

— Она к тому же была ужасно несдержанна.

Я продолжала рассматривать пятно.

— Четыре года, — добавил он.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего интересного. Сначала было все хорошо. Но для длинных дистанций мы, видимо, не годились.

Такой галантный и добродушный, такой легкий и цивилизованный, прямо Кэри Грант. Мне должен был понравиться его ответ, но вместо этого он привел к тому самому моменту. Вы знаете, о чем я говорю. Моменту во взаимоотношениях, когда после пяти с половиной недель парения в воздухе вы обнаруживаете, что снова ходите по земле.

— Ты говоришь о ней, как о скаковой лошади. Или как о героине из пьесы, — заметила я, надеюсь, шутливо.

— Знаешь, вот ты это сказала, и я подумал, что в Вивиане было и то и другое. Длинные ноги, прекрасное воспитание и склонность все драматизировать.

Спасибо, что у меня вообще есть ноги.

— Вивиана. Она латиноамериканка? — Дженнифер Лопес, Сальма Хайек, Пенелопа Крус. Они начали двигаться в моей голове на бесконечных ногах. Еще Камерон Диаз, хотя она вроде не латиноамериканка. Того и гляди появится Натали Вуд. Короче, я заволновалась.

— Вивиана Хоббс. Стремление англосаксонских аристократов к экзотике. — И тут перед моим мысленным взором мгновенно появилась Грейс Келли и смела прочь всех латиноамериканских красоток одним взмахом своей знаменитой сумки.