Моя жизнь — моя настоящая жизнь — началась, когда в нее вошел красивый незнакомец в идеально сшитом костюме. Да, я понимаю, как это звучит. Моя подруга Линни обязательно бы фыркнула, и ее трезубец феминистки пронзил бы и саму идею, что мужчина вообще в состоянии изменить жизнь женщины, и мысль о том, что новая жизнь может начаться у женщины после тридцати лет. И вообще она с презрением относилась к способности некоторых людей превращать значимые моменты своей жизни в кинокадры.
Со мной такое случается чаще, чем надо бы. Но было что-то особенное в том, как он вошел в кафе, где я работаю менеджером. Если бы зал не был загроможден столиками, стульями, людьми и собаками, осеннее утреннее солнце запечатлело бы на полу узкую тень незнакомца — совсем как в кадре Орсона Уэллса. И пусть Линни тычет в меня своим трезубцем презрения, сколько ей вздумается, я все равно буду твердить, что моя жизнь по-настоящему началась в то октябрьское утро, когда незнакомец вошел в кафе «Дора».
День был обычным. Суббота, шумно, дым уже стоит коромыслом. Я сидела там, где сидела всегда, когда не обслуживала клиентов, — на высоком стуле за стойкой, и смотрела, как Хейс и Хосе играют в шахматы. Все говорили, что они хорошие шахматисты. «Не то чтобы экстра-класс, — говорил Хейс, — не то, что русские. Но играем совсем недурственно». Хейс был родом из Техаса и вел колонку в «Филадельфии инквайерер», писал о винах. Он любил материться, но не слишком назойливо, еще ему нравилось войти, со стуком перевернуть стул и сесть на него верхом.
Пока я за ними наблюдала, Хосе поднял лохматую голову, печально взглянул на Хейса влажными глазами и передвинул шахматную фигуру на доске. Я плохо разбираюсь в шахматах, но, по-видимому, то, что сделал Хосе, было чем-то необычным, потому что Хейс удивленно воскликнул:
— Черт возьми, парень! Ты этот ход наверняка не из своей головы выдернул! — У Хейса появился хитрый блеск в глазах, и я слегка скривила губы в ответ. «Что ты можешь сделать?» — словно говорило мое лицо.
Но не обращайте слишком большого внимания на Хейса. Поскольку он уже находился в комнате, он никак не мог быть тем мужчиной, который нес на своих плечах мою новую жизнь. Да и вообще он играет очень незначительную роль в этой истории. Почему я начала с Хейса? Может быть, потому, что во многих отношениях он является типичным воплощением старой жизни: самовлюбленный, неглупый, вполне привлекательный, любитель выпить, предпочитает ковбойский стиль в одежде, способен на относительно остроумные замечания. В общем, возможно, неплохой человек, а может, и нет. В школе я прочитала книгу «Петр-пахарь», где герой по имени Уилл отправляется путешествовать и сталкивается с разными типами. Считайте и Хейса одним из таких персонажей. Меня всегда утешали аллегории. Когда вы встречаете людей, которых зовут Враль или Воздержание, вы можете и не испытывать восторга, но зато вы четко знаете, с кем имеете дело.
Вошла еще одна постоянная посетительница, Федра: взлохмаченные ветром каштановые локоны, кожаные штаны и грудь кормящей матери. За собой она тащила гигантскую английскую коляску с большими белыми колесами. Пятеро мужчин вскочили и, едва не сталкиваясь лбами, кинулись придержать дверь. Федра бросила укоризненный взгляд на пару, сидевшую за ближайшим к двери столиком, хотя в этом взгляде уже не было необходимости. Мужчина и женщина поспешно допивали кофе, хватая куртки, сумки с фотоаппаратами и рюкзаки на металлических каркасах.
— Корнелия! — пропела Федра, обращаясь ко мне через всю комнату именно таким музыкальным голосом, которого вы от нее и ждали. — Пожалуйста, кофе латте, много сахара… И что-нибудь греховное…
В нашем кафе за столиками не обслуживают. Федра беспомощно пожала плечами, кивнув на ребенка, демонстрируя тяжкий груз материнства. Федра меня раздражала. Совсем другое дело Аллегра. Я вышла из-за стойки с кофе и круассаном и зигзагом отправилась через зал, обходя столики и собак. Делала я это только ради дочки Федры.
И вот она передо мной, завернутая в одеяло с рисунком под леопарда. Только-только просыпается. Голубоглазая, очаровательная маленькая ведьмочка. В прокуренной комнате она была свежей, как только что испеченный хлеб. Аллегра была похожа на Федру — такая же белая кожа, такой же великолепный лоб а-ля Кэррол Ломбард, только волосы у нее были морковного цвета и торчали в разные стороны. Я ждала приступа щемящей боли и дождалась. Когда я видела Аллегру, мне всегда хотелось до нее дотронуться, хотелось, чтобы она спала на моих руках. Я поставила кофе перед Федрой, положила круассан и скрестила руки на груди. Аллегра снова уснула, губы у нее шевелились, видимо, она видела детский сон.
— Признайся, ты хочешь ребенка, — заметила Федра. Я с трудом перевела взгляд с великолепного ребенка на великолепную заразу, ее мать. — Видишь? — продолжила Федра, — тебе приходится буквально силой отрывать от нее взгляд.
«Надо же», — подумала я и присела, чтобы поболтать с ней минутку. Неправильное употребление Федрой слова «буквально» отозвалось теплом в моем сердце.
