Когда приближаются дали… - [40]

— Потому что ваш Юрочка — кролик. Сами же сказали.

Надю до отвращения стал раздражать Литовцев, но она не могла решиться вернуться обратно. Совсем стемнело, боязно. Рядом хоть и противная, но все-таки живая душа. А позади никого, только черные тени овражков и придорожных кустов.

Надя не пыталась освободить руку, которую Валентин Игнатьевич сжимал все крепче и крепче — то затем, чтобы помочь ей перешагнуть канавку, то чтобы не споткнулась о камень. Боязнь темноты и сурового молчаливого простора заставляла Надю идти бок о бок с Литовцевым, чувствовать его дыхание на щеке, когда он, доверительно наклоняясь к ней, говорил о радостях жизни, о веселых курортных поездках, о том, что Надя еще много должна узнать, но только ей, девушке умненькой, надо наплевать на всех мальчишек в мире, товарищи они ненадежные, ветреные, в чем она только что убедилась — Литовцев явно намекал на Алексея, — и никто из них не даст ей настоящего счастья.

— Да это вы и сами понимаете, — ворковал Валентин Игнатьевич. — Сначала не расставались с одним, потом с другим. Не хмурьтесь, милая деточка. Древние мудрецы говорили, что это — «ин рерум натура», то есть «в природе вещей».

— Простите, Валентин Игнатьевич, — раздраженно перебила его Надя. — Не знаю насчет мудрецов, по какому поводу они это говорили, но вот вы говорите пошлости.

— Абсолютно верно. Но кто вам еще это скажет, причем искренне и доброжелательно? Надо знать жизнь, девочка.

— У меня к этому больше возможностей, чем у вас.

— Не понял.

— У меня впереди еще много лет.

Намек пришелся по вкусу Валентину Игнатьевичу.

— Но что толку, когда обыкновенные радости жизни придут к вам слишком поздно! Надо пользоваться ими сейчас, пока не притупилась свежесть восприятия, пока остры впечатления. Вы, например, говорили, что никогда не видели ни моря, ни гор. Вы даже Волгу не смогли рассмотреть. Ночью переезжали. А представляете себе, как приятно проехаться по красавице Волге на теплоходе?

— Не спорю. Когда-нибудь это сделаю. А сейчас у меня осталось несколько дней от летнего отпуска, и я хочу поехать к маме в Курск. Там сейчас гастролирует их передвижной детский театр.

— Ваша мама актриса?

— Да. Травести. Все еще девочек играет.

«Так вот откуда у Надин сценические наклонности!..» Литовцев помолчал, как бы обдумывая подходящую фразу, картинно выпрямился и спросил небрежно:

— А почему бы вам, Надин, не поехать отсюда по Волге? — И, не дожидаясь ответа, пояснил: — От Саратова до Горького, кажется, четыре дня, а там поездом до Москвы всего одна ночь. Я бы мог составить вам компанию.

— Но мне нужно к маме, — чувствуя какую-то непонятную неловкость, проговорила Надя.

— Положитесь на меня, Надин, — Валентин Игнатьевич отечески погладил ее по плечу. — Сумеем составить маршрут, я заранее закажу билеты. Сейчас чудесная осень, вы увидите Волгу, будем бродить по улицам разных городов, выходить на пристанях. Изумительная поездка! Вы не пожалеете, девочка.

Надя молчала.

Литовцев оценил ее молчание по-своему. Девочка смущена, раздумывает, осторожничает, но и он тоже не мальчик, знает, как себя вести. Поэтические осенние закаты, золотая листва, россыпь огней прибрежных городов, рыбачьи костры — все это умело сочеталось в рассказе Литовцева с комфортом каюты «люкс», салоном-рестораном и прочими благами цивилизации.

Он осмелел и уже не снимал своей тяжелой руки с хрупкого Наденькиного плеча.

— Знаете, Надин, лишь человек в зрелом возрасте может быть истинным другом юности. Вы не похожи на отсталую девушку «ноли ме тангере», то есть «не тронь меня». Еще Гораций писал «срывай день», не заботясь о будущем. Что меня привлекает в этой поездке? Слава богу, я десятки раз путешествовал по Волге. Но мне хотелось бы вашими глазами взглянуть на нее, заново пережить волнения юности, как при первой встрече с этой изумительной природой. В моем же лице вы найдете внимательного спутника, который избавит вас от забот и хлопот, связанных с дорогой. Я рыцарски буду служить вам. Я… — он оглянулся и замолчал.

По обеим сторонам дороги двигались чуть освещенные серпом луны две темные фигуры. Шли они поодаль, видимо не желая выдавать себя, но в то же время и не отставая от идущих впереди.

— Пойдемте быстрее, — испуганно пробормотал Валентин Игнатьевич и, схватив Надю за руку, потащил вперед. — Может быть, успеем добежать.

На что уж трусишка Надя, но и то удивилась:

— Зачем?

— «Зачем»! «Зачем»! — зло передразнил ее Литовцев. — Откуда мы знаем, что это за люди?.. Здесь, говорят, поблизости трудовые колонии организованы. Может, оттуда сбежали молодчики… — Он еще быстрее потащил Надю за собой.

Она не могла бежать. Каблуки высокие, попадают в засохшую глинистую колею. Да и потом, что за глупость! Нельзя же каждого куста бояться. Надя оглянулась — возможно, отстали? Нет, наоборот, бежали вслед. Надя вырвала руку у Литовцева и остановилась.

Две темные фигуры тоже остановились, выжидая. До станции было еще далеко.

— Теперь поняли? — прошипел Литовцев.

Багрецов не меньше Васильева был огорчен неудачными испытаниями. Все его электронные контролеры, гамма-уровнемеры, тензометрические датчики, установленные на стенках формы, как во время заливки, так и позже, при высокочастотной сушке, показывали, что процесс происходит нормально, но, по странному совпадению, именно в тех местах, где ни контролеров, ни датчиков не было, наблюдалось разрушение слоя. Значит, надо определить эти участки и перед следующими испытаниями поставить там контрольную аппаратуру. В конце концов, нельзя же обойтись только Надиными телеаппаратами, когда требуются не только визуальные, но и более точные данные.