Когда плачут цикады - [8]

Я ничего не говорю. Возможно, что ее прикосновение, а может и то, как нежно она произнесла мое имя, но что-то лишило меня голоса.

— Так же, как и в этом городе, есть что-то уникальное и в тебе, — продолжает она чуть тише.

Я не знаю наверняка, о чем она говорит, но думаю, что мне это и не нужно было знать. Все, что я слышу, так это то, что она остается здесь, и что я ей нравлюсь. По крайней мере, я хочу в это верить. И это все, что мне нужно знать.

— Эшли Уэскотт, что ты делаешь завтра вечером?

Она улыбается, но старается скрыть свою улыбку, склонив голову вниз, прежде чем опять посмотреть на меня.

— Я полагаю, у тебя есть идея?

— Да, возможно, есть кое-что.

— Говори, — просит она.

— Я надеюсь, что могу позаимствовать немного твоего времени

И еще одна прекрасная улыбка озаряет ее лицо.

— Я имею виду, — продолжаю я, — только после обеда и, может, ранним вечером.

«И я надеюсь, что и всю оставшуюся жизнь», — добавляю я про себя.

Она смотрит на меня, и ее розовые губы — все для меня в эту минуту.

— Ну, если немного моего времени — это все, о чем ты просишь, то могу тебе его дать.

После ее слов я откидываюсь на спинку кресла и улыбаюсь, потому что Джек, гаражные двери и сумасшедший Кип, и даже то, что мне предстоит убирать весь беспорядок завтра утром, не имеют такого значения, как ее ответ в эту минуту. Я чувствую себя так, словно это лучший день в моей жизни, будто переломный момент, после которого я уже никогда не смогу вернуться назад к прежней жизни.

Я влюбился в Эшли Уэскотт, и не важно, что будет дальше, — я никогда не смогу ее забыть. Я знаю, что никогда не забуду, как мягко слетало ее имя с моих губ, не забуду, как ее зеленые глаза прожигали дыру в моей душе.

Не говоря уже о том, что она дала совершенно новый смысл дырявой паре джинсов, старой бейсбольная кепке «Кардиналс» и красной помаде. И будь я проклят, если эта девушка — не причина, по которой мужчины влюбляются с первого взгляда. На самом деле, у меня нет сомнений, что она разбила чье-то сердце и приехала сюда. Но, черт, я просто счастлив, что она здесь, и даже лучше — она дала мне шанс.

Глава 6

Прошлое

Рэм

Первые десять раз, что я приходил сюда, я ненавидел это место. Мои ладони потели, сердце чуть не выпрыгивало из груди, а легкие сокращались до размеров стеклянных шариков. Но потом стало легче. Стало даже лучше, чем легче, мне так кажется. Со временем это стало… О, черт, что за слово мама всегда использует? Терапевтический. Это стало что-то вроде терапевтических визитов к нему, как будто бы это обычный будний день. Как будто мы вдвоем сидим и разговариваем о сумасшедших событиях в наших жизнях, как в старые времена.

Я прохожу к его участку, который находится рядом с мистером Катцом. Его надгробие с круглыми краями словно произрастает из земли. Большинство надгробных плит здесь квадратные и лежат они ровно, включая и мистера Катца, но не Оуэна. Его плита совсем другая и отличается от остальных. Даже цвет другой. У всех надгробия лимонного цвета, а у него — песочно-каменного, и не серого и не золотого. Если я закрою глаза, то могу увидеть этот цвет сквозь закрытые веки. И иногда, перед тем как заснуть, я вижу надгробие и надпись на нем. Оуэн Катц, 3 ноября 1989 года — 6 ноября 2011 года. И под датами цифра 12 — его футбольный номер. Хочу я или нет, но этот камень стал такой же частью меня, как моя рука.

Я сажусь на старую табуретку, которую принес сюда год назад. Я подумал, что если я провожу здесь много времени, то пусть оно проходит с комфортом.

— Здравствуйте, мистер Катц, — я наклоняю козырек бейсболки в сторону надгробия рядом с Оуэном.

Камень сильно постарел, погода уже поработала над его краями. Мистер Катц или Сэм Катц, отец Оуэна. Я никогда не встречался с ним. Он умер от сердечного приступа после рождения Оуэна. Это должно было стать предупреждением для Оуэна и противопоказанием играть в американский футбол, но он выглядел таким здоровым.

Никто не догадывался, что с его сердцем что-то не в порядке, пока однажды он не упал на игре и больше не поднялся.

— Привет, приятель, — я возвращаю свое внимание к серо-золотистой плите. Я хочу сказать что-то еще, но вдруг замечаю что-то за банкой пива. Джек всегда оставляет одну неоткрытую для Оуэна, потому я всегда знаю, когда он приходил сюда. Я тянусь за чем-то белым позади банки, что оказалось открыткой. На лицевой стороне — фотография с видом захода солнца на берегу моря и с красивой надписью внизу «Рио-де-Жанейро».

Я переворачиваю открытку, но на другой стороне ничего нет. Там всегда пусто. Я возвращаю открытку на место. Каждый месяц тут новая открытка. Они стали появляться вскоре после того, как он обосновался здесь, может, года два тому назад. Фотографии экзотических мест, типа Южно-Американских пляжей или джунглей, или пустынь. Оуэн никогда не говорил об этих местах со мной или Джеком, или Майком. Я даже не был в курсе, что ему известно о таких местах. Я думаю, что тот, кто приносит открытки, общался с Оуэном больше нас. Я догадываюсь, что это от его девушки. Он всегда был скрытным, когда дело касалось девушек. Да, он всегда был скрытным, когда дело касалось личного. Большую часть жизни он провел в маленьком городишке, где всем про всех все известно. И когда ему выпал шанс исчезнуть, он его не упустил. Когда он получил футбольную стипендию в колледже на севере, он переехал туда и быстро решил, что если он не будет рассказывать о себе там, то и здесь никто о нем ничего не узнает. Ему это нравилось. Он любил, когда люди не лезли в чужие дела и не досаждали сплетнями.