Когда небеса молчат - [17]

Все дело в том, что мы требуем, чтобы мир был полон порядка и подвластен контролю. Любое событие должно иметь логическое объяснение. Если не заводится машина, значит, кончился бензин или сел аккумулятор. Если в нашем доме гаснет свет, значит, либо неполадки на линии, либо мы не оплатили счет. В случае если мы никак не можем выздороветь, шаман или религиозный целитель проницательным взором определит, что истинная причина нашей болезни — тайный грех или маловерие.

Нам необходимо логическое объяснение, стройное и обоснованное, без сучка и задоринки. Жизнь — это не просто игрушка в чьих–то неведомых потусторонних руках, не просто бессмысленная вспышка в глубинах вселенной. Наше существование или смерть не зависит от переменчивой фортуны. И такой взгляд на мир придает нам уверенность в завтрашнем дне и предохраняет нас от безумия. Но безответное «почему?» угрожает разрушить наш карточный домик, столь прочный на вид.

Гельмут Тилике выразил это так:

По большому счету… все мы ведем довольно безобидную жизнь без особых тревог. Все чинно идет своим чередом. Из опыта мы понимаем, что зло не приносит благ, что успех приходит к прилежным и что бездельники остаются ни с чем. Но внезапно что–то случается, словно вдруг ломается ось в этом размеренно вращающемся механизме. Перед нами вдруг возникает какое–то препятствие, происхождение которого мы не можем себе объяснить…

Разве не окружают нас со всех сторон эти темные, неразгаданные тайны, от которых так сложно отмахнуться? Почему в самом расцвете нашей жизни, когда дела идут лучше некуда, на нас неожиданно наваливается осознание реальности смерти и непрочности жизни?[23]

И еще один момент. Если бы мы нашли логическое объяснение происходящему, мы могли бы предотвратить повторение трагедии.Зачем этому кошмару случаться вновь, тем более снова с нами? Чуть позже мы разберем случай, описанный в Евангелии от Иоанна, когда Иисус исцелил слепого. Если вы помните, ученики тогда спросили Христа, чьи грехи навлекли на этого человека такой страшный недуг, родительские или его собственные. Меня всегда занимало, что побудило их задать подобный вопрос. Должно быть, за ним стояло нечто большее, чем простое богословское любопытство. Возможно, у них в голове мелькнула мысль, что если бы они узнали, какой грех может вызвать У человека слепоту, то смогли бы избежать его в будущем. И уж от чего — от чего, а от слепоты они были бы надежно застрахованы.

Быть может, действительно, наше страстное желание знать причины происходящего продиктовано лишь нашим страхом, что подобное может произойти и с нами. У меня нередко создавалось впечатление, что зачастую, когда люди молятся о чьем–нибудь исцелении, на деле они молятся о своем собственном. Мы как бы устраиваем проверку: если Господь дарует выздоровление этому несчастному, возможно, Он так же поступит и со мной. Это поддерживает нашу надежду на то, что мы можем слегка оттянуть наступление неминуемого. Вся наша жизнь теплится на этой молитве.

Возможно, именно об этом думали друзья Иова, когда утешали его. Варреи Вирсбе пишет, что состояние Иова угрожало их душевному спокойствию: «То, через что ему пришлось пройти, ставило под сомнение обоснованность их такой гладкой и ясной теологии… То, что случилось с Иовом, вполне могло произойти и с ними самими! Их не очень–то беспокоил Иов со всеми своими неприятностями. Их главной заботой было не просто утешить страдающего человека, а избавиться от проблемы как таковой».[24]

Люди, подобные Иову, вызывают у окружающих чувство неловкости. Непрестанные муки этих несчастных ведут к сбою в нашей безупречной богословской машине и заставляют нас выдумывать объяснения неполадкам, изобретать исключения из правил. И на это у нас фантазии хватает.

Мы задаем себе этот извечный вопрос «почему?», потому что мы жаждем освобожденияот чувства вины. Чувство вины есть неизбежное последствие горя и страданий. И нет ничего более иррационального, чем чувство вины, рожденное горем. Каким–то причудливым образом исполнившись скорбными мыслями, мы вдруг приходим к осознанию того, что во всем происшедшем отчасти или даже полностью виноваты мы сами. Мы либо спровоцировали это, либо внесли свой вклад в развитие событий, либо ничего не предприняли для предотвращения несчастья. Чувство вины нашептывает нам, что мы мало любили, мало делали мало были. Наверняка можно было найти способы отвести все эти напасти — и это нас убивает.

Однако же разумные объяснения, доказывающие, что мы тут совершенно ни при чем и что мы были бессильны этому противостоять, поскольку «такова на то Божья воля», освобождают нас от ответственности и — от чувства вины. Особенно часто это происходит с теми, кто пережил самоубийство близкого человека. Мы так хотим, чтобы это оказалось лишь несчастным случаем или трагической ошибкой — всем, чем угодно, только не самоубийством. Самоубийство вопиет и обличает нас.

Желание освободиться от этого гнета настолько велико, что порой мы начинаем прилюдно осуждать и обвинять самих себя в надежде, что окружающие бросятся нас утешать и убеждать в обратном.