Когда мы верили в русалок - [12]

Возможно, в наказание за мои грехи, хотя я стараюсь не думать об этом. Стараюсь примириться с тем, что изменить нельзя.

Одно я знаю точно: Сара будет сильно переживать, когда заметит, что остальные девочки перестали расти, а она – нет. Руки и ноги у моей дочери уже сейчас больше, чем у ее сверстниц, и тело сбитое, хотя она вовсе не упитанная. Но Сара будет считать себя толстушкой, если мы не станем разубеждать ее, опровергая ерунду, что она будет слышать изо дня в день.

– Сегодня у тебя плавательный клуб, да, милая?

– Да. – У нее отчетливый новозеландский акцент. – Вчера я Мару опередила.

Мара – ее вечная соперница.

– Потрясающе. Ты гораздо сильнее, чем она.

Пожимая плечами, Сара встречает мой взгляд в зеркале.

– Вообще-то, тебе не обязательно заходить в школу.

– Не обязательно, – мягко соглашаюсь я. – Но в последнее время ты несчастна, и мы с папой хотим убедиться, что все хорошо.

– Учителя ничего не знают, – констатирует она, вовсе не презрительным тоном.

Вокруг много машин, и несколько минут я внимательно смотрю на дорогу, но у следующего светофора спрашиваю:

– Чего они не знают?

Ее широкий рот сжимается, выражая смирение. В ответ она просто качает головой.

– Сара, нам будет гораздо легче тебе помочь, если ты объяснишь, что происходит.

Она молчит. Я въезжаю на школьную автостоянку. «Инфинити» Саймона еще нет. Я глушу мотор, отстегиваю ремень безопасности и поворачиваюсь к дочери, выбирая из десяти тысяч возможных вопросов тот, что заставит ее выдать свой секрет.

– Поссорилась с подружкой?

– Нет.

– Не понимаю, почему ты упираешься? Ты ведь знаешь, что мне можно доверять.

– Я тебе доверяю. Но если расскажу, станет еще хуже, от меня вообще все отвернутся.

– Что станет хуже?

– Как ты не понимаешь?! – кричит Сара. – Я не хочу ничего рассказывать!

Я просовываю руку между сиденьями, ладонью обхватываю ее лодыжку и держу, убеждая себя, что ее секрет не столь ужасный, какой таила я сама, когда была чуть старше дочери. Сара – домашний ребенок, о ней хорошо заботятся, не оставляют без присмотра.

– Что ж, ладно. А вон и папа твой. Я только в школу забегу на минутку.

С Саймоном мы встречаемся у входа, он берет меня за руку: теперь мы выступаем единым фронтом.

Молодая миленькая учительница краснеет, обмениваясь с Саймоном рукопожатием.

– Доброе утро, мисс Канава.

– Доброе утро, мистер Эдвардс. Миссис Эдвардс. Садитесь, прошу вас. – Она складывает на столе руки. – Чем могу служить?

Мы излагаем свою проблему: Сара ни с того ни с сего изъявила желание перейти на домашнее обучение; по-видимому, что-то у нее не клеится в школе.

– Знаете, – говорит мисс Канава, поразмыслив немного, – возможно, ее задирают. Одна из девочек претендует на лидерство, и все остальные ей в рот заглядывают.

– Это Эмма Рид, что ли? – догадываюсь я. Эмма – ребенок с румяным личиком, золотистыми волосами и огромными голубыми глазами. Ангелочек с инстинктами барракуды.

– Они с Сарой никогда не ладили, – кивает мисс Канава.

– Почему? – спрашивает Саймон.

– Они обе… – учительница медлит, тщательно подбирая слова, – девочки с характером. И у обеих, по общепринятому мнению, популярные родители.

– Популярные? – недоуменно повторяю я.

– Известные. Мама Эммы – диктор на Новозеландском телевидении, а вы, мистер Эдвардс, на виду благодаря своим клубам. – Саймон сам представляет свои тренажерные залы. Радушный хозяин, он всех приглашает посетить его заведения и получить заряд здоровья. Также ежегодно он проводит благотворительные мероприятия с целью сбора средств для поддержания программы «Учитесь плавать в Окленде». Саймон стремится всем детям в городе привить любовь к плаванию.

– Понятно. – Я смотрю на мужа. На лице его застыло непроницаемо-приветливое выражение, но жесткая складка губ выдает его недовольство.

– Мисс Канава, вы замечали, что ее обижают? – спрашивает он.

– Слышала, как обзывали. Девочкам было сделано замечание.

– Как обзывали? – уточняю я.

– Не думаю, что…

– Как обзывали? – перебиваю я ее, повторяя свой вопрос.

Учительница вздыхает.

– Сара Шрек. Из-за ее высокого роста.

Саймон хранит мертвое молчание.

– И еще… – мисс Канава искоса бросает взгляд на моего мужа, – Ботанка.

– А это оскорбление?

Учительница пожимает плечами.

– Я побеседую с мамой Эммы, – говорю я. – А вы, будьте любезны, сообщайте мне, если опять что-то будет не так.

– Непременно.

У Саймона чуть подергивается подбородок.

– Что вы сказали тем девочкам?

– О, я не… я не помню.

– Думаю, вы лжете, мисс Канава, а лжи я не выношу.

– Нет, я… то есть… – начинает возражать она, краснея.

Саймон встает, выпрямляясь во весь свой огромный рост – шесть футов четыре дюйма[6].

– Издевательства над любым ребенком должны немедленно пресекаться. Это вам не игрушки, и допускать этого нельзя.

– Да, да. Конечно, вы правы. – Щеки у мисс Канавы пылают, как фуксия.

– И больше никогда мне не лгите.

Саймон берет меня за руку, и мы уходим. Шагает он быстро, так что мне приходится чуть ли не вприпрыжку бежать за ним. Наконец он это замечает и останавливается.

– Извини. Просто я терпеть не могу мерзавцев, которые унижают других.

– Знаю. – До знакомства с ним рослые спортивные мужчины меня никогда особо не привлекали, но в Саймоне сильно развиты чувство справедливости и благородство, и эта особенность выгодно отличает его от остальных. – За это я и люблю тебя.