Когда мы были чужие - [82]

София подошла и мягко взяла мужчину за запястье, нащупывая пульс.

— Он похудел в последнее время?

— Да, он ничего не ест, только пьет и пьет, и прошу извинить, мадам, все время писает. На работу перестал ходить. Говорит, что боится упасть на лестнице. Сейчас не поверишь, но он был крепкий, сильный мужчина, пока не начал таять прямо на глазах.

— Он жаловался, что где-нибудь болит?

— Нет, ничего не говорил. Я сначала думала, это обычная лень, но сегодня утром он пошел пописать и упал прямо там на пол. Как младенец, слабый стал, как младенец. Я перетащила его на кровать, и с тех пор ему все хуже и хуже.

— Почему вы не позвали врача?

— Он бы мне не разрешил. Говорит, он этого не заслуживает. А потом я услышала, что мальчишки кричат — идет итальянская леди-доктор, а Джейк как раз заснул, ну я и подумала, что успею вас перехватить, пока он не начнет снова вопить на меня. Только он больше не вопит, а лежит вот так и трясется, и прямо исчезает на глазах.

Она утерла слезы рукавом.

— Дэйзи, у вас дома есть что-нибудь сладкое? Мед или сахар, леденец?

Она с удивлением поглядела на Софию.

— Нет. Но есть овсянка и овощи. Какое нужно лекарство, чтобы он выздоровел? Я могу заплатить. Я раздобыла немного денег… — она замялась, — вчера ночью.

— Прямо сейчас ему нужен сахар. Спросите у соседей или сбегайте в магазин на углу.

Бросив встревоженный взгляд на койку, Дэйзи накинула шаль и вышла. Башмаки ее застучали по лестнице под взрывы насмешливого гогота.

— Плохо дело, — еле слышно шепнула София. — Ирма, вы бы не нашли здесь что-нибудь, на что можно сесть?

Я огляделась. В углу захламленной комнаты заметила стул, заваленный кучей одежды. Я расчистила стол от грязной посуды с остатками еды, убрала несколько проросших картофелин и стала перекладывать туда вещи: хлопковые панталоны и сорочки, помятый капор, засаленную шаль, мужской жилет и пальто честерфилд. У меня похолодели руки: я увидела брюки в полоску, коричневый котелок и поверх них свернутый петлей широкий кожаный ремень. Пальто честерфилд, песочные волосы. Тяжелая пряжка ударяет о почерневшую балку. Боль. Кровь. Осколок стекла в руке. Я лежу, выскобленная, на дубовом столе…

— Да, Ирма, и найдите ночной горшок. Надо проверить мочу, — позвала София.

Заскрипела кровать, должно быть, она перевернула его на спину. Я посмотрела в горшок, он стоял рядом с ножкой кровати, но не могла заставить себя взглянуть на мужчину, на него.

— Пустой, — мой голос скрипел, как сухая деревяшка.

Рука сомкнулась на ремне, я сжала его с такой силой, что заныла ладонь. Сколько девушек он затащил в тот дом, в свое логово? Ярость захлестнула меня с ног до головы, охватила пылающим огнем. Я сильная. Я могла бы это сделать. Надо только остаться с ним один на один, хоть на минуту. Разве я не сумею затянуть этот ремень на его шее, а лучше того, вогнать ему в глотку? Встать над ним и заорать в липкую мучнисто-белую рожу: «Вспоминай меня! Вспоминай, что ты со мной сделал, поганый ублюдок!»

Я оглянулась через плечо. Теперь он лежал на спине, густые усы задраны вверх, топорщась на сморщенном лице. София потрясла его за костлявые плечи, позвала:

— Джейк! Вы меня слышите?

Он застонал, не открывая глаз. Если откроет, они будут бледноголубые, хищно сверкающие в обгоревшей комнате.

София низко склонилась над ним. Отодвиньтесь! хотела крикнуть я. Не трожьте его! Мне следует уйти, я это знала, немедленно уйти из этой комнаты, из дома, с этой улицы, но ноги словно приросли к месту.

— Ирма, — нетерпеливо сказала София, — вы бы не могли дать мне стул? — И подойдите сюда, понюхайте, как он дышит. Похоже на алкоголь, только с фруктовым оттенком. Моча тоже наверняка имеет сладковатый запах.

Но я молча стояла у стола, вонзив взгляд в безвольное тело. Потом закрыла глаза.

София вздохнула и заговорила учительским голосом:

— Это сахарный диабет, я уверена. Он вызывает жажду и истощение. Тест урины, описанный Томасом Уиллисом в тысяча шестисотом году… — я не понимала ни слова — … это, несомненно, диабетический шок, который приводит к… Ирма, вы меня слушаете?

— София, простите. Я не могу здесь оставаться.

Она вздохнула.

— Я знаю. В каждой квартире кто-то болен. И всем нужно…

— Это он. Он меня изнасиловал. Вот его ремень. Там, на стуле, его брюки. Он называл меня своей… — я задохнулась.

София мрачно смотрела в пол.

— Вы уверены, что это он?

Я кивнула. Тут она заметила ремень в моей руке. Глаза ее расширились.

— Ирма, положите. Бросьте ремень.

— У него был нож. Он сказал, что перережет мне горло, если я только пикну. Он сказал…

Она сделала два шага ко мне, встала так, чтобы я не видела кровать.

— Ирма, бросьте ремень. Отпустите его, — наверно, я разжала руку, потому что раздался клацающий мерзкий звук — пряжка ударилась об пол, и я содрогнулась.

— Ирма, — тихо сказала София, зажав мои руки в своих, — вы утверждаете, что это он, и я вам верю. Я могу себе представить, да, могу, это часть моей работы, как вам сейчас больно. Но разве это поможет, на самом деле, если вы его сейчас… накажете? Разве это что-нибудь вернет?

Я закрыла глаза. Потом прошептала:

— Не знаю.

— Ирма, откройте глаза и посмотрите на него.