Когда мы были чужие - [14]

— Не давайте ей сразу много, — сказал Аттилио. — А теперь, Розанна, поспи.

Она свернулась под его плащом и замерла, как мышка.

— Что, если мы не найдем ее дядю? — прошептала я Аттилио.

— Тогда придется отдать ее в приют.

Мы помолчали, оба хорошо зная, каково там живется сиротам.

Розанна все время спала. Я иногда будила ее, чтобы дать попить и съесть немного хлеба с сыром. Она не говорила ни слова, но всякий раз как обратно лечь спать, придвигалась к нам поближе.

С каждым городом холмы становились ниже, точно могучая рука постепенно сглаживала их. Поля раскинулись во всю ширь, кое-где волы, по два в упряжке, тянули за собой плуг. Дорога сделалась совсем гладкой, и я шила гораздо быстрее. Иголка сверкала под ярким солнцем, и на муслине уже расцвела первая роза.

— Поразительно, — восхитился Аттилио. — Как живая!

— Вторая будет еще лучше.

Розанна проснулась и, прислонясь к здоровенной суповой кастрюле, наблюдала, как я шью, следуя взглядом за стежками, как нитка за иголкой.

— Ты умеешь шить?

Она молча, не мигая, смотрела на меня, точно овечка. Мне почудилось, что Карло хмыкнул над ухом: «Наверно, слабоумная идиотка. Не трать время попусту».

— Смотри, — я продела в иголку крепкую толстую нить и сделала несколько наметочных стежков на лоскутном обрезке. — А теперь ты.

Стежки медленно поползли по ткани: она долго примеривалась, делала глубокий вдох и наконец прокалывала дырочку, а потом вытягивала нитку так осторожно, точно это была паутинка. Мы успели проехать порядочный кусок дороги, когда она в итоге умудрилась положить десяток мелких стежков, довольно ровных. Той ночью Розанна заснула со своим шитьем под навесом, который мы натянули над повозкой.

На другой день в Казерте, пока Аттилио торговал на рыночной площади — она была больше, чем весь Опи, — Розанна согнулась над стареньким суконным платьем, которое я ей отдала, и крошечными стежками вышивала какой-то немыслимо запутанный рисунок. Иногда она вдруг распарывала его, недовольная своей работой, и начинала новый узор, не менее замысловатый. Меленькими, ровными стежками. Она ничего не говорила, но улыбнулась, когда я принесла спелых помидоров, первых в моей жизни. Мы съели их до зернышка, слизывая с пальцев сладкий сок.

Аттилио был доволен и весело балагурил, его товар бойко раскупали в Казерте. Моя вышивка неплохо продвигалась, я начала последнюю, третью розу на длинном изогнутом стебле. Роза получалась как живая, даже мама с этим бы согласилась. Ближе к полудню Розанна устала шить и тихо сложила худые руки на коленках, а ее темные живые глаза безотрывно следили за моей иглой, с таким интересом, будто я шила золотой нитью. Иногда она шевелила губами, но слова таяли в жарком сухом мареве, не успев родиться.

— Вот это французский стежок, — пояснила я, — а это челночный. Вот витой, вот обратный. Это «елочка», а это стачивающий. А вот этот декоративный.

— Какие красивые, — вдруг тоненько выдохнула она, так неожиданно, что Аттилио даже бросил торговаться насчет плоскодонной кастрюли и посмотрел на нас.

— Ты можешь тоже вышить пару стежков на шали, детка, — улыбнулся он. — Моя жена не будет против.

Покупатель резко повторил:

— Я даю хорошую цену, хозяин. По рукам?

— Смотри, Розанна, — я взяла у нее платье. — Узелок надо делать вот так. Тогда не будет заметно. Попробуй сама.

Она долго пыхтела, но в итоге узелки у нее стали ровные как бусинки, и я позволила ей положить пару стежков на муслине. Она смотрела на них с благоговением, поглаживая цветок тоненьким пальцем.

— В Неаполе ты научишься шить еще лучше, чем я.

Она выпрямилась и молча глядела на ткань, чуть приоткрыв бледные потрескавшиеся губы. Потом заговорила — надтреснутым, скрипучим, как у старухи, голосом. Ужасно было слышать, что так говорит ребенок.

— Они все умерли. Дедушка. Папа. Мама. Мой братик. — Она отодвинула шаль в сторону. — Я старалась за ним ухаживать, но он тоже умер. Все умерли, до одного.

— Падре сказал нам.

— Я знала, что потом умру я.

— Но ты не умерла, Розанна. Мы привезем тебя в Неаполь, и там все будет хорошо.

«Не обещай», — сказал бы Карло.

Розанна рассеянно разглаживала платье, пока Аттилио пытался уверить ее, что Неаполь замечательный город. Она отвернулась, примостилась возле стопки котлов и заснула, положив голову на мой дорожный мешок. На закате она все еще спала, и мы перенесли ее в повозку, потому что Аттилио сказал, что придется ехать всю ночь, если хотим к утру добраться до Неаполя.

— Сначала попробуем найти ее дядю, а потом я отвезу вас в порт, — решил Аттилио. — Ирма, поглядите туда, вы проделали долгий путь, чтобы это увидеть.

Он показывал на запад, на длинную серебристую полосу, прямую, как иголка, под вечерней зарей.

— Что это?

— Тирренское море, часть Средиземного. Дальше на запад Гибралтарский пролив и Атлантический океан, а там уж и Америка.

Я всматривалась в серебряную полосу. Эти названия я уже слышала от отца Ансельмо, он показывал нам карту мира. Но тогда я и представить не могла, что мне придется плыть через океан, над бескрайней бездной. Полоса блестела, как ледник.

— Аттилио, если кто-нибудь умирает на корабле, что делают с телом?