Когда крепости не сдаются - [20]

Объезжая линию фронта, генерал тут же распределял по ее участкам привезенных им с собою военных инженеров. Он назначал начальников работ по дивизиям и помощников к ним. Инженеры оставались на участках, а генерал ехал дальше. Он был некрасив: колючая седая голова; худое, сморщенное, как печеное яблоко, и оттого казавшееся дряблым лицо; огромные уши, бледные, плоские, безжизненные, с мочками, похожими на тряпичные концы; невысок, коренаст и очень подвижен. Не было никакой цельности в том, что этот человек, с увядшим лицом и серо-бесцветными глазами, утонувшими в блеске стекол пенсне, может так быстро двигаться, так сильно и порывисто жать руку, так энергично вмешиваться во все, совершающееся кругом. Однако вглядевшись в генерала, можно было понять, что морщинистость его щек происходит не от дряблости кожи, а от ее сухости и жесткости, и что весь он, с его крупным носом, короткими седыми усами и глубокими саркастическими складками возле рта, точно такой же сухой и жесткий.

С артиллерийского наблюдательного пункта на высоте 231, где стоял с биноклем у глаз Величко, был отлично виден большой долговременный форт седлисской группы и особенно хорошо — его боковые фасы и броневые купола с противоштурмовыми орудиями в плечевых углах. Просматривались также и проволочные заграждения.

— Как действуют гранаты? — спросил Величко.

— Никак, ваше превосходительство, — отвечал артиллерийский капитан, — легкие орудия сильны шрапнелями. А при стрельбе гранатами, что ж?

Форт, на который был наставлен бинокль Велички, представлял собой сомкнутое укрепление с полукруглым передним фасом длиной шагов в сто пятьдесят и окружностью шагов в триста-четыреста. Трехъярусная оборона… Четырехсаженный вал с наружным рвом… Блиндированный пулеметный окоп… Две линии проволоки… Волчьи ямы… Высокие насыпи из глины яркожелты от дождей. А все остальное — голо, мокро и потому кажется черным. Становилось темно. Мелкий дождь усиливался. Крепость вела редкий огонь. При каждом выстреле трепетный свет плясал впереди. Пляшут и жесткие, седые усы Велички. Критически кривятся губы, и складки у их концов глубоко бороздят сухие щеки.

Трудно сказать, кто из двух генералов был упрямее — Щербачев или Величко. Но упрямство первого было мертвым, а упрямство второго — живым. Академическая кафедра, которую Величко много лет держал в ежовых рукавицах, знала немало историй о том, с каким упорством отстаивал он свои планы и с какой непримиримостью относился к сопротивлявшимся. Это упрямство — живое. И когда ночью, вернувшись с линии атаки, Величко разыскал Шербачева и потребовал от него немедленного созыва военного совета, Щербачев, подумав, уступил.

Совет собрался через час в домике лесничего, между Рудниками и Мосциской. Домик лесничего был похож, на блокгауз. Словно маленькую крепость, его окружал высокий прочный забор с колючей проволокой, протянутой поверху. Генералы и полковники один за другим входили в низенькую комнату и рассаживались на некрашеных белых скамьях. Предстояли споры. О чем?

Несколько дней назад, делая выбор между блокадой Перемышля и штурмом, Щербачев и Дельвиг выбрали штурм. Сейчас Величко стоял у квадратного деревянного столика, взволнованный, сердитый, и страстно говорил:

— Надеяться взять первоклассную крепость открытой силой, не имея почти никакой тяжелой артиллерии сверх шестидюймового калибра, это — безумие, господа… Это абсурд! Абсурд, слышите?..

Он примолк на мгновенье, чтобы передохнуть. Щербачев сказал:

— Ваше превосходительство предлагаете способ постепенной атаки?

Величко вздрогнул.

— Ничего подобного! Откуда взяли вы это? Штурм — чепуха. Но и расчет на подавление крепостного огня легкими пушками — не меньшая… фантасмагория. Ведь вы уже двое суток этим занимаетесь, ваше превосходительство. А что у вас получилось?

— Однако что же вы предлагаете?

— Я? Я утверждаю, что любой способ атаки должен быть обеспечен технически. Штурм, ускоренная, постепенная атака — все равно… Проложите двести верст полевых железных дорог… В Киеве валяются сетки штурмовых лестниц, — подайте их сюда… Прожектора, ножницы, ручные гранаты… Мало ли чего еще требует новая машинная война… И все это должно быть. Тогда — действуйте… А без этого — безумие. Без артиллерии — тоже безумие…

Величко остановился. По комнате пробежал смущенный шепоток: «Как? Что?» Впрочем, это продолжалось недолго. Азанчеев встал и вытянулся, — он был здесь одним из младших по чину.

— Безумие, ваше превосходительство?

— Да. Да. Я не хочу, господа, быть пророком, но я не слеп, я вижу, что происходит, не могу не видеть… Хотите ускоренной атаки… Предлагаете атаку a la немец Zauer[11] — авантюрнейший вид ускоренной атаки… Рвать форт за фортом… Предупреждаю: дело кончится полным разгромом, господа!

— Как видно, ваше превосходительство не ожидаете от доблестных российских войск ни мужества, ни порыва, ни верности. Никакого Зауера еще и на свете не было, а наши войска уже брали штурмом Измаил. Разве они стали иными, чем были под Измаилом, под Парижем?

— На штурм Измаила они шли за Суворовым, — сказал Величко, — а Париж мы брали у побежденного врага…