Когда им шестнадцать - [18]

На мои возражения он заявляет:

— Путь в науку имеет свою последовательность и свою постепенность. И лучше быть персональным стипендиатом, к примеру, чем получать гроши на общих основаниях…

Конечно, он много работает, если быть объективным, он ужасно цельный и трудолюбивый. Когда его какие-то микробы подохли, он чуть с ума не сошел от горя, но зачем он действует такими методами?

По-моему, это бывает только у тех людей, кто в душе не верит в свои силы, способности, вот и крутятся, чтобы «свою тропочку в науке протоптать». Но разве таких можно уважать?

Олег только о себе думает, для себя живет. Он — невероятный эгоист. Когда его мать болела, лежала с высокой температурой, а профессору надо было ковры выбивать, он ее бросил и поехал туда. И его еще взрослые оправдывают, даже родная мать. И мне в пример ставят, мол, он твердо знает, чего хочет, он всего в жизни добьется.

Но какой ценой?!

А вот мама этого не понимает. Ей ужасно нравится, что он — такой целенаправленный, положительный, что у него — научное «будущее». Она даже сказала, что я ему завидую, так как сама ни на какое волевое усилие не способна. Все начинаю и бросаю…

Вчера меня зазвала в учительскую Антонина и «по-матерински» журила: учителя жалуются на меня — груба, резка, наглый тон, смотрю всегда в глаза с вызовом, огрызаюсь, никто для меня не авторитет. Антонина говорила, что грубость — признак невоспитанности и ставила в пример опять-таки мягкую Галку. Если, мол, и ошибется, то всегда подойдет с извенениями. И еще Антонина говорила, что я уже не маленькая, что пора смириться, слушать старших, а не то жизнь меня обломает.

А я вспомнила маму. Они чем-то ужасно похожи. Благоразумные и холодные. И главное — убеждены, что только их взгляды правильные.

Мама часто смеется над мещанами, обывателями, когда они нелепо одеты или неправильно говорят. А скажи ей, что ее взгляды — обывательские, обидится.

Антонина, вероятно, думала о моей пользе, но такие разговоры разве могут что-нибудь, кроме вреда, принести?!

Я ответила, что не могу переносить грубость от взрослых и что если я взрослая, то со мной никто не имеет право грубо говорить. Она пожурила за слишком горячее отношение к газете. Посоветовала больше заниматься уроками и меньше газетой, так как в этой школе главное — учеба.

А я сказала, что давать такие советы — ханжество. Ведь вслух перед классом она их не повторит. Она обиделась и сказала, что я чудовищно неблагодарна и что она отныне умывает руки. А я сказала, что пусть мне снижают отметки по дисциплине, но не унижают мое человеческое достоинство. Она засмеялась и воскликнула, что у меня и так четверка по поведению и что у меня — болезнь воли. Ну точь-в-точь — мама.

Это меня поразило. И вот сейчас я об этом думаю. Неужели и она и мама правы — я безвольна? Но ведь любую боль я могу терпеть, я себя проверяла — я никогда не ору, не падаю в обморок, когда ушибаюсь или обрезаюсь, да и самую высоченную температуру переношу запросто. Правда, когда у меня интересная книга — я ее не брошу, как бы отец ни ругался, какие бы контрольные не предстояли…

Но в то же время, когда задето мое самолюбие, могу заставить себя заниматься по любому предмету и выучу его с блеском.

Особенно я люблю нашего Николая Степановича, физика. Он блестящий учитель, обожает язвить и не выносит тупых людей. Это прямо написано на его длинном носу.

Так вот он сразу разгадал мой характер. Вызвал в начале года и начал вопросы на соображение задавать. Я случайно ответила правильно, поставил пять. Потом вызвал, я запиналась, но вполне прилично, на тройку, а он вкатил двойку и сказал, что исправит ее на пять в четверти, если я кого-нибудь из квалифицированных двоечников подготовлю на пять.

Меня охватил азарт, я ухватила Люську Штамм, редкостную дубину. Я не давала ей ни отдыха, ни покоя. Заходила за ней домой, провожала из школы — и все тренировала ее на каверзных вопросиках. У Люськи уже, по-моему, судороги делались от одного моего вида, но все-таки первый раз в жизни она получила через месяц у Николая Степановича четыре. Даже ее мать приходила в школу меня благодарить и пригласила к ним домой, на пирог. Но я не пошла, и она с Люськой его мне в школу передала, пирог с вишнями.

Некоторые девчонки Николая Степановича просто не переваривают, боятся, что ли его насмешек, а я была бы счастлива, если бы все учителя на него походили. Прежде всего он — умница и не ханжа!

И вот я решила, что с ним обязательно посоветуюсь о моем будущем, потому что теперь уже отчетливо вижу, что архитектор из меня не получится. Нет, конечно, на решение отдельных деталей, узлов, для отделочных работ моей фантазии хватит, у меня неплохо идет графика. Но ведь — это унизительна быть способной только на частности.

Сказала об этом маме, а она: «Ты неблагодарна, тебя и так природа не обделила. Быть гением не всем дано, а из женщин они вообще не получаются. Вполне достаточно, если из тебя выйдет способный архитектор, честная жена и добросовестная мать, но в последнем я не уверена. Ты все делаешь тяп-ляп, и твой ребенок будет самый грязный и заброшенный…».