Когда идет поезд - [13]

На худенькой, с лучистыми глазами девчушке, оказавшейся чудесным человеком, с которой Михаил Петрович вырастил детей, знал счастье и вместе доживает долгую жизнь, ни о чем не жалея... Если говорить точнее, помнил Михаил Петрович Татьяну всегда. Но потом, после какого-то душевного перелома, о ней думалось уже иначе, по-другому, - так, верно, думаем мы обо всем, что связано с юностью или, еще точнее, - о самой юности: улыбаясь, немножко грустя и понимая, что она не возвращается...

...Все это, то ослепительно вспыхивая, то расплываясь, теряя краски, пронеслось в затуманившихся на секунду глазах Михаила Петровича, пока пожилая женщина в белом платочке и вязаной коричневой кофте смотрела на него. Он шел к ней, хотел ее видеть и сразу узнал. Она не ждала, не предполагала, что это может быть он, и, не узнавая, рассматривала его со спокойным любопытством.

- Правильно - Татьяна Андреевна... А вас не знаю что-то. Да вы проходите, пожалуйста.

- Я Михаил, - не трогаясь с места, сказал Михаил Петрович.

Какое-то мгновение серые, в мягких мешочках глаза женщины смотрели с прежним любопытством, - нужно время, чтобы перенестись на сорок лет назад, - потом вдруг засияли так неудержимо, так чисто, что Михаил Петрович, не услышав еще ни одного слова, понял: все эти годы она также помнила о нем. Он мог поклясться, что эту секунду, нет - десятую долю секунды, как при впышке молнии, на него смотрели молодые и прекрасные глаза прежней Тани...

- Миша?! Михаил Петрович! - Всплеснув руками, Татьяна Андреевна прижала их к зардевшимся щекам. - Боже мой! Да откуда вы? И вспомнили! Ах ты, господи, да что ж вы стоите? Проходите, раздевайтесь. Давайте сюда пальто!..

Михаил Петрович покорно отдал пальто и кепку, прошел и сел на указанное ему место, продолжая растроганно улыбаться. Татьяна Андреевна забегала, захлопотала, то накрывая стол белой скатертью, то позванивая на кухне чайной посудой, по пути ахая и качая головой, - как каждая женщина, волнуясь, она предпочитала действововать. Михаил Петрович, наоборот, израсходовав огромный душевный заряд и достигнув цели, чувствовал себя опустошенным и устало следил за помолодевшей хозяйкой.

- Да не надо это - насчет чаю, - не очень уверенно возразил он; начав, по почину Татьяны Андреевны, говорить на "вы", несколько минут спустя, они по молчал изому сговору стали пользоваться обезличенными фразами - с ними незаметно входила неловкость.

- Ну вот еще! - отмахнулась Татьяна Андреевна и, чутко почувствовав фальшь такого разговора, просто перешла на прежний дружеский язык: - Ты в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Пришел в гости - слушайся!

Ощущение неловкости сразу исчезло: почувствовав себя свободнее, Михаил Петрович огляделся, и, надо сказать, с некоторым удивлением. Вопреки мрачному внешнему виду дома, довольно просторная комната выглядела уютно. Длинные цветные занавески на окнах, изящный письменный столик в углу, широкая тахта-кровать - в другом, накрытый салфеткой телевизор и легкая, без глупых безвкусных украшений люстра над круглым столом.

Да вдобавок к этому - белоснежные потолки такой высоты, какой Михаил Петрович, обладатель новой, архисовременной квартиры, машинально позавидовал.

- Вот так и живем, - по-своему истолковав взгляд гостя, кивнула Татьяна Андреевна. - Последний месяц хоромы наши достаивают. Сносят. Видел новый дом? Вот туда нас - скорей бы уж, что ли...

Поставив вазу с яблоками, она засмеялась.

- Подвигайся. Сядем, как говорят, рядком да потолкуем ладком. Ну, с праздничком меня нынче!..

Разливая чай, Татьяна Андреевна смотрела ясными глазами, искренне радовалась.

- Я ведь о тебе все знаю. Следила, можно сказать, за тобой. И как заслуженного дали. Потом - народного.

И своим всем рассказывала - они тебя тоже знают. До сих пор вон как ты запоешь по радио, дочка кричит: "Мама, иди - твой поет..."

Спохватившись, Татьяна Андреевна виновато засмеялась, чуть одутловатые щеки ее порозовели.

- Так уж это она, подтрунивает. Ты только не обижайся.

- Что ты, что ты! - поспешно успокоил Михаил Петрович, больше всего ценивший в людях простоту и искренность, - может быть, потому, что в привычном ему артистическом мире качества эти, мягко говоря, не были главенствующими. - Как же ты жила эти годы, Таня?

- Да как? Обыкновенно. До прошлого года работала заведующей детским садиком. Скоро год вот на пенсии.

Муж в войну погиб. Папа давно помер. Живу с дочкой и с внуком. Дочка-то еще, поди, навстречу тебе попалась. Тоже уж не молоденькая. А внучонку шестнадцать, в девятом классе...

Татьяна Андреевна рассказывала свою обычную житейскую повесть просто, не печалясь и не жалуясь, опуская всякие мелочи, - Михаил Петрович слушал, не проронив ни слова, не спуская глаз и чаще всего задерживая взгляд на ее рыжеватых с проседью волосах.

- Что так разглядываешь? - спросила Татьяна Андреевна. - Старуха.

- Не то. Я тоже старик. У тебя раньше вроде черные косы были, а теперь...

- Выгорели, за сорок-то лет... Ты прежде-то кудрявым был. А теперь вон от былой красоты один хохолок остался.

Пытливо взглянув - не обиделся ли - и удостоверившись, что он весело хмыкнул, Татьяна Андреевна добродушно рассмеялась, показав белые зубы. Слишком белые, не по возрасту, и так плотно посаженные друг к другу, как скорее удается хорошему протезисту, нежели природе. "Ну и что же, мысленно одернул себя Михаил Петрович, - у самого четыре моста..."