Когда гремели пушки - [24]

— Билета лишнего нет?..

В те годы в Александринке давал спектакли Театр музыкальной комедии. В зале публика сидела в шинелях, ватниках и валенках, а на сцене все было как прежде. Декольтированные актрисы и изящно одетые актеры пели, танцевали, были веселы и жизнерадостны, хотя до конца спектакля так и не могли согреться.

Попасть в театр было очень трудно. Иному счастливчику, прибывшему на денек с фронта, удавалось выменять банку консервов на билет. Но это уж, если повезет…

Когда особенно докучали артиллерийские обстрелы и тревоги, исполнители «ускоряли» ход оперетты: некоторые второстепенные арии в такой вечер не исполнялись. Ленинградцы называли эти спектакли: «короче говоря».

Переполненным был и зал Государственной филармонии, когда там звучала симфоническая музыка. У музыкантов коченели пальцы. И дирижер, улыбаясь, как-то сказал:

— Назло немцам сейчас согреемся Бетховеном.

А пианист Софроницкий играл в перчатках с отрезанными пальцами. И кто-то в публике заметил со вздохом:

— В трамвае приняли бы за кондуктора.

Нет, музы не молчали в те дни…

Боевой наступательный юмор проникал в самые серьезные документы. Немало листовок, к примеру, было сброшено нами к фашистам. Одна из них отличалась особой лаконичностью. Рисунок изображал Нарвские ворота на большом замке. Подпись гласила: «Не смешивать с Бранденбургскими». Мы вспоминали с товарищами об этой листовке, когда в победном девятьсот сорок пятом фотографировались у Бранденбургских ворот в Берлине, по соседству с поверженным рейхстагом. А фашистам постоять на фоне Нарвских ворот не довелось, хотя это у них и было запланировано…

В те блокадные дни фронт вошел в быт. А в быту, как известно, грустят и радуются, плачут и смеются. В быту любят шутника и острослова, а на фронте такого втройне ценят. Сколько их было, Теркиных, в наших подразделениях!

Солдат хозяйственного взвода Григорий Брусов, нахмурившись, жаловался:

— Загнали меня в тыл. Вокруг хомуты одни, про фашистов только в письмах жены читаю. И как мне снова на фронт выбраться — ума не приложу. (А всего-то от хозвзвода до вражеских траншей было меньше полутора километров.)

Неистощимый солдатский юмор находил различные проявления. В одном из блиндажей устроили новогоднюю елку. Ее украсили гранатами разных систем, патронами, стреляными гильзами. А к одной из веточек привязали трофейный парабеллум с запиской: «Подарок от замороженного деда».

На иных участках фронта подчас тише бывало, чем в Ленинграде. И в те часы, когда в городе не рвались бомбы и снаряды, ленинградцы пошучивали:

— У нас сегодня тихо… как на передовой.

А в часы сильных артиллерийских обстрелов девятьсот сорок третьего года, когда блокада была уже прорвана, но еще окончательно не снята, люди говорили:

— Фриц прощается.

* * *

…«Городом без улыбки» называли фашисты осажденный Ленинград, бессмертный подвиг его защитников они бездумно окрестили «отчаянием обреченных». А город и фронт не теряли бодрости духа, веры в хорошее завтра, в наше нынешнее сегодня. И улыбка была оружием.

СТЕНЫ ГОРОДА

Этот разговор происходил в небольшом немецком городке Нойштадте в конце мая 1945 года. На одной из улиц к нам подошла пожилая немка.

— Могу я обратиться к господам офицерам с вопросом?

— Да, конечно. Спрашивайте.

Местное население в те дни нередко обращалось к нам с вопросами. Скоро ли немецких женщин и детей начнут отправлять в Сибирь? Будут ли русские расстреливать только эсэсовцев или подряд всех, кто служил в немецкой армии?.. И еще в таком же духе — геббельсовские пропагандисты не зря ели свой хлеб.

Эта немка заговорила о другом. Она поинтересовалась: нет ли среди нас кого-либо из тех, кто защищал Ленинград. Я ответил ей, что все, кого она здесь видит, — ленинградцы. Кстати, на груди у каждого медаль «За оборону Ленинграда».

— Значит, вы все — защитники Ленинграда? — Женщина была явно взволнована. Она попросила разрешения дотронуться до медали и долго рассматривала ее.

— Почему вас так интересуют ленинградцы? — спросили мы. — Вы были в Ленинграде?

И тогда она рассказала, что один из ее сыновей, взятых в армию Гитлера, прислал ей осенью сорок первого года письмо, которое начиналось словами: «Мы уже на окраинах Ленинграда. Завтра или послезавтра будем на Невском проспекте». Но уже недели через две он написал, что вступление в город задерживается по стратегическим соображениям. А еще через месяц — полтора пришла короткая весточка, в которой Курт сообщал, что вокруг Ленинграда выстроены такие стены, которые обычными пушками взять невозможно. Скоро фюрер пришлет специальные орудия, и тогда город будет занят.

— А потом, уже в сорок втором году, — продолжала немка, — я получила извещение в траурной рамке. Мне сообщили, что мой сын погиб на подступах к Ленинграду… Вот я и хотела узнать, как же вы смогли построить вокруг своего города такие стены, которые не боялись ни танков, ни пушек, ни самолетов?

Эта любознательная фрау явно не хотела верить, что каменных стен вокруг города не было. А стояла могучая, нерушимая, бесстрашная стена защитников города и проходила эта стена по всей стране.

Впрочем, «стены Ленинграда» не Курт выдумал. Именно так пыталась одно время фашистская пропаганда объяснить неудачи на этом участке фронта.