Когда горит снег - [28]

А она раскачивалась, улыбалась ему, вскидывая свою изумительную подвижную левую бровь и пела:

«Я принцесса из тира,

У меня картонное сердце,

Попади в него, — и я упаду к твоим ногам.

Но если промахнешься,

То можешь объехать полмира

И нигде не найдешь покоя

Усталым глазам».

Песенка эта была довольно нескладная, но, так как он сам не был поэтом, а кроме того ее пела «она», — мотив и слова врезались в его память.

Привычным движением стрелка он вскинул карабин, прищурил глаз и нацелился в роковой кружок картонного сердца. Странный это был карабин! Вероятно за секрет его конструкции дорого заплатили бы обе воюющие стороны. Оно стреляло непрерывнее, чем пулемет, причем на ней не было ни обычного диска ружей-автоматов, ни обыкновенной ленты тяжелых пулеметов.

Но его совершенно не тронула ни чудодейственная конструкция необычайного карабина, ни длительность, с которой он стрелял, не меняя ленты. О пулеметных задержках, несмотря на то, что он был специалист, он даже не подумал. Его поразило и оскорбило другое обстоятельство: как он ни целился, как ни напрягал и без того острого зрения стрелка, ни одна из этой кинематографической вереницы пуль не попала в картонное сердце странной девушки. А она качалась и пела:

«Я принцесса из тира,

У меня картонное сердце…»

И капризно вскидывала левую бровь, казалось предназначенную для того, чтобы издеваться над влюбленными неудачниками.

Потом все закрутилось с молниеносной быстротой, девушка еще раз вскинула свою неестественную бровь и превратилась в усатого денщика, с невероятными усилиями будившего своего командира. Во-первых, был готов утренний завтрак, а, во-вторых, пришло приказание: танковой колонне немедленно отправляться для выполнения очередной боевой операции.

Ему недолго пришлось размышлять над этим странным сновидением. Жестокие бои с превосходящими силами противника моментально притушили всякое воспоминание о нем. А потом, уже весной, ранение, не очень серьезное, но делавшее работу невозможной, вывели его из строя. И он снова очутился в игрушечном городке, с домиками, напоминающими елочные украшения. Через две недели, еще немного припадая на не совсем зажившую ногу, он вышел из госпиталя с твердым намерением найти дом, где жила «принцесса из тира».

Он, конечно, не собирался, как во сне, стрелять в нее из карабина, да и карабина тоже не было. В сущности, он даже сам хорошо не знал, какие побуждения руководили им, заставляя блуждать по кривым, узким улочкам. В конце концов он нашел то, что искал: пряничный домик с черепичной крышей. Но едва лишь он собрался подняться по крутому крылечку, как вдруг парадная дверь отворилась, и оттуда не вышла, а выпорхнула «она» в сопровождении высокого стройного офицера-летчика. Ему даже пришлось посторониться и прижаться к стене, чтобы разойтись с ним на узком тротуаре. Они прошли мимо, даже не обратив внимания на человека в форме, стоявшего возле дома.

Почему-то ему стало больно, хотя он не имел на нее решительно никаких прав. Кем он был для нее? Случайным знакомым, милым эпизодом без последствий… Но все же сердце стучало быстрее пулемета, хотя перед ним и не было никакой видимой цели. Девушка — это было очевидно — не делала разницы между всеми своими случайными знакомыми, и в этом сознании для него таилось много радостного и вместе с тем оскорбительного. Несомненно — этот летчик был тоже эпизодом, не больше и не меньше. Поэтому… Он стиснул кулаки и пошел прочь от игрушечного домика, сразу ставшего чужим и враждебным. Натуры, подобные ему, не умели переносить даже незначительных неудач.

Завтрак в собрании, сопровождаемый несколькими рюмками коньяку и бокалами пива, поправил его настроение. Боль стала расплывчатой, отдаленной, как будто сейчас касалась уже не непосредственно его самого, а какого-то очень милого близкого человека.

Выйдя из собрания, он направился по главной улице, уже темнеющей, окутанной теми непередаваемыми грустными и прекрасными лиловыми сумерками, навевающими тихую боль воспоминаний. Его ничто больше не интересовало в этом игрушечном городке, и прогулка была совершенно бесцельной. На скрещении улиц он остановился, давая пройти веренице грузовиков. Случайно его взгляд упал на вывеску, красовавшуюся над входом в угловой магазин. Два перекрещенных карабина, мишень под ними и сбоку фигура целящегося в мишень грубо намалеванного стрелка в псевдо-охотничьем костюме, свидетельствовали о том, что здесь помещался тир.

Он вспомнил свой сумбурный сон и, движимый внезапно пробудившимся любопытством и еще каким-то инстинктивным чувством, толкнул маленькую дверь магазина и вошел не в тир, не в маленькое и узкое помещение, а в свой собственный сон, неожиданно повторившийся наяву.

Чьи-то руки услужливо подали ему карабин, не тот чудодейственный, а обыкновенное монтекристо, стреляющее сжатым воздухом. Он даже не обратил внимания на то, кто дал ему монтекристо; взгляд его был устремлен в глубину, где на противоположной стене освещенной разноцветными лампочками, колебалась знакомая женская фигура, с капризно вскинутой левой бровью. Внезапно, откуда-то из глубины, граммофон, чуть-чуть пришепетывая, донес до его слуха слова знакомого мотива: