Когда горит снег - [27]

— Будьте спокойны. Промеж себя все сделаем.

Утром, в первый день Нового года, немецкий часовой, сменивший своего продрогшего на посту товарища, оглядывая в бинокль озерко и неприятельскую сторону, увидел странное явление. Елка, самая обычная елка, одиноко торчавшая на противоположном берегу и давно наскучившая всем постовым, сменявшим друг друга, блестела золотыми и серебряными украшениями и развешанными на ней разноцветными пакетами. Часовой пощупал лоб, не бредит ли он. Впрочем, хотя он и порядочно выпил накануне Нового Года и коньяку и пива, но все же не был настолько пьян, чтобы видеть то, чего нет на самом деле.

Его разобрало любопытство. Он тихонечко пополз через озеро и приблизясь к таинственной елке увидел на ней не только пакеты, но и множество заманчиво поблескивающих бутылок, а внизу большой плакат с надписью по-немецки: «С Новым Годом, драгуны!» Внизу, помельче, была сделана деловая приписка. «Веселитесь, беспокоить не будем». И подпись: командир 1 сотни Н-ского казачьего полка, есаул Кравченко.

Седоусый, пожилой ротмистр, командир немецкого драгунского эскадрона, лично выехал на место необычайного происшествия. Полюбовавшись елкой и выпив стакан крепкой русской «очищенной», ротмистр приколол к елке свою визитную карточку, на которой написал: «Покорно благодарю за поздравления и подарки моим драгунам. Покорнейше прошу пожаловать на елку для казаков, 7-го января, в русское Рождество. С наилучшими пожеланиями: командир эскадрона Освальд, фон Прюссинг».

И тут же отдал приказание вахмистру: «драгунам, повзводно, приходить на елку, брать подарки, соблюдая полный порядок. Если появится кто-нибудь с неприятельской стороны, — встретить вежливо и с уважением. О появлении неприятельского офицера — немедленно доложить мне лично».

На первый день русского Рождества у той же самой елки собрались казаки, осторожно снимая с ее пушистых заснеженных ветвей бутылки с коньяком, банки немецких консервов, сигары и другие ответные подарки.

А после Нового Года по старому стилю Кравченко был вызван в штаб бригады к суровому, но рыцарски, прямому и великодушному генералу Крымову.

Стараясь скрыть бегающие в глазах веселые огоньки и пряча улыбку в седые усы генерал заметил:

— Есаул Кравченко! Ваши номера мне надоели… Я простил вам триумфальный въезд верхом в женскую, баню. Но за «перемирие» и елку на фронте, вы получите мужскую баню. Смещаю вас с сотни и извольте посидеть в штабе бригады под арестом.

Так окончилась «эпопея» с «нейтральной» новогодней елкой. Впрочем, Кравченко просидел под арестом недолго. Бригада перешла в Лесистые Карпаты и генерал Крымов, сменив гнев на милость, вернул сотне ее беспокойного командира.

Принцесса из тира

Это было увлечение, подобное солнечному удару. Внезапное и неповторимое. Он приехал в совершенно чужой для него город, который был просто этапом во время безостановочного продвижения войск на восток. Островерхие черепичные крыши, нахмуренная готика соборов, узкие улицы старого города — все это в сумерках мягкого декабрьского дня напоминало о чем-то небывшем, но, виденном когда-то: может быть в снах, а может быть в юношеских грезах. Во всяком случае, в этом городе он был в первый раз и, тем не менее, здесь все решительно было знакомо. И чудесная девушка, с которой он случайно познакомился, тоже была какая-то близкая, своя, кусочек сна, виденного когда-то очень давно и внезапно повторившегося в зрелые годы.

Знакомство было слишком мимолетным для того, чтобы превратиться в серьезный роман, требующий немедленного завершения, и достаточно ярким, чтобы можно было забыть о нем при отъезде.

А потом начались фронтовые, полные жертвенного напряжения боевые дни. Танковый дивизион, которым он командовал, находился в стремительном движении на восток, и у него не было времени думать о маленьком старинном городке и оставленной там девушке. Жизнь представлялась ему огромным тиром, в котором он был неутомимым стрелком по движущимся мишеням. Разница заключалась лишь в том, что стрелок в тире неподвижен, а ему приходилось стрелять на ходу, сбивая неприятельские танки или расстреливая движущиеся пешие колонны противника. Это сравнение в конце концов могло превратиться в своего рода навязчивую идею, но он был еще достаточно молод и не настолько переутомлен, чтобы подобная идея прочно укрепилась в сознании и отравила мозг.

Однажды, после серьезного боя, на отдыхе в маленькой заснеженной деревушке, в тяжелом полубредовом сне он увидел наконец ту, о которой подсознательно мечтал все это время. Но, Боже мой, что за странный это был сон!

Он увидел себя в каком то узком, но довольно длинном помещении, стоящим перед поперечным прилавком, преграждающим ему дорогу. За прилавком, в глубине комнаты, шевелилась какая-то картонная женская фигура. Ее лицо, освещенное цветными огнями, показалось ему странно знакомым. Где он видел этот чудесный овал лица, капризную линию губ, смеющиеся глаза и чуть приподнятую левую бровь, придававшую всему лицу чуть насмешливое выражение?

И только когда невидимые руки подали ему карабин и он понял, что нужно стрелять в эту качающуюся очаровательную мишень, целясь в круг, изображенный на левой стороне груди, на самом сердце, он узнал ее. Ведь это же была она, его полузнакомая незнакомка из маленького старинного городка с островерхими крышами, на которых снег казался ватой, небрежно наброшенной на рождественскую елку. Это была несомненно она: хотя и картонная, но вместе с тем настолько живая и реальная, как это может быть только во сне. И самое странное было то, что стрелять в нее не показалось ему чудовищным преступлением, а исполнением какого-то долга, соединенного с сознанием важности попадания.