Когда горит снег - [21]

С полчаса походили, покурили. Кругом ни души. Наконец, слышим наши по дороге топают. Впереди Савельич, в бурку закутанный, за ними подхорунжий Подшивалов, сзади взвод. Оцепили весь дом. У ворот остались Савельич, два казака, Подшивалов и мы с Ахметкой. Начали в ворота молотить. Минут с десять барабанили. Наконец, вдалеке звякают засовы. Потом вторые, третьи, четвертые. Прямо как в сказке. Туфли по двору зашлепали. Человек с фонарем высунулся и пролаял что-то по-персидски. Савельич ему строго ответил и он моментально скрылся.

Минут через пять вернулся еще с двумя. Открыли ворота, опять залопотали, теперь уже все трое. Повели нас через все ворота к главному входу.

Все в точности, как Ахметка в своем плане расписывал. Видим в главном зале лампы зажжены. Вошли мы в зал и столпились кучей. Я за колонну спрятался, чтобы казаки не увидели. Хотя и был я чадрой закрыт, а казалось, что все на меня смотрят. Провожатые наши куда-то скрылись, наверное пошли за ханом. Наконец, с левой стороны дверь отворилась. Ну, думаю, сейчас разбойничья рожа появиться. Не видали мы никогда Абдурахмана и по всяким небылицам, которые про него плели, представляли его этаким разбойником. И, вдруг, выходит маленький сухонький старичок, в халате, тюбетейке и туфлях на босу ногу. Бородка клинышком, лицо благообразное и даже симпатичное.

Савельич моментально к нему.

— Сейлям аллейкюм и все прочее.

Вижу я старичок улыбнулся приятной такой улыбкой и совершенно спокойно, на чистейшем русском языке, отвечает:

— Тут, очевидно, недоразумение. Никаких оснований для обыска я не вижу. Дайте, пожалуйста, ордер.

Взял у Савельича, не спеша, конверт распечатал, пробежал глазами.

— Да, — говорит, — все точно. Ну, что ж. Я хотя и совершенно мирный гражданин, но ваше право, право сильного. С чего будете начинать?

Меня от стыда прямо в жар бросило. Вот, думаю, оскандалились.

Вижу и Савельич приуныл немножко. Но отступать было поздно, иначе еще хуже получится. Савельич быстро подтянулся.

— Мы, говорит, — с вашего разрешения сделаем так: мужскую половину вы нам сами покажете, а женскую пусть покажет кто-нибудь из ваших служанок: вы не беспокойтесь, сами туда не пойдем. У нас для этого женщина с собою захвачена.

Тут Савельич галантно расшаркался и прибавил:

— Вы уж извините за беспокойство. Мы солдаты и должны исполнять наш неприятный долг. Поверьте, что и нам никакого удовольствия не доставляет по чужим домам лазить. Да к тому же у нас и Новый год наступает.

Старичок пожал плечами и в ладошки захлопал. Появились слуги. Сказал он им что-то по-персидски, а потом Савельичу по-русски:

— Пусть ваши люди подождут здесь в зале, а вас, г-н офицер, прошу пожаловать ко мне в кабинет. Женщине вашей моя управительница все спальни покажет.

Пошли они с Савельичем в левые аппартаменты и дверь закрыли. Казаки мои кисеты повытаскивали, козьи ножки скрутили и махорку затянули. Дым пошел смрадный. Хотел я на них прикрикнуть, да во время спохватился, что на мне бабий наряд. А самому курить смертельно хочется. Но, нет, думаю, держись. Кто его знает, курят ихние бабы или нет. Да и чадра мешает.

Наконец открылись правые двери. Смотрю, вылезает из них наша старая карга, знаком меня подзывает. Я к ней, а Ахметка, казаком переодетый, за мной. Иду, а самому кажется, что все на меня смотрят и видят, что мужчина, а не баба. Пропустила она меня в двери, а Ахметке дорогу загородила. Так он и остался с носом. Думал я, что еще какой-нибудь евнух появиться с кривым ятаганом и потихонечку браунинг в карманах шальвар пощупал. Но ничего этого не случилось. Провела меня старуха через ханскую опочивальню, — богатая комната, вся в коврах, кровать с балдахином, подушки. Потом попали мы в полутемный коридор. Ну, думаю, теперь надо не зевать, а действовать. Приподнял я чадру, осмотрелся кругом, нет ли посторонних и говорю:

— Ну, старуха, веди меня прямо к Нине, ничего больше не показывай.

А она от меня шарахнется, как от зачумленного

— О, господин, прямо ужас, что вы такое делаете. Ведь это же разбой! Барышни мои так с вами шутили, а вы всерьез подумали.

Ну, думаю, это она мне зубы заговаривает.

— Врешь, — говорю, — плохие теперь шутки. Раз уж сюда я попал, то дело кончено.

Заохала, она, заахала, а все же повела. Пришли в самый конец коридора, в дверь, какую-то постучали. Слышу, женский голос отзывается. Затрепетало тут мое сердце, как овечий хвост. Тут она наша красавица. Старуха в двери шмыг. Нет, думаю, постой, сейчас ты удерешь и гвалт поднимешь. Нажал я плечиком на дверь и тоже за ней вслед. Вошел и остолбенел. Думал увидеть эдакое ультра восточное, как покои шемаханской царицы, а попал словно в будуар петербургской дамы. Кроватка девичья со стеганным одеяльцем, туалет модный, трехстворчатый. Пианино. Стоячая лампочка с розовым абажуром. В глубине — овальная ниша, ширмой прикрытая и никого нету. Вдруг слышу голос:

Одну минуточку, я сейчас.

И выходит из-за ширмочки что-то неземное, воздушное, в легкой ткани. Лицо воистину ангельское и совсем не брюнетка, как я того ожидал, а шатенка, почти блондинка.

— Нина! Я вас напугал? Простите. А сам шарю по своим бабьим шальварам, записку проклятую ищу. А она в моих бриджах осталась.