Когда горела броня. Наша совесть чиста! - [16]

Беляков шагнул было вперед, собираясь пресечь эти паникерские разговоры, но Шелепин, оглянулся и, подмигнув, махнул рукой, словно говоря: «Ну дай ему еще повыступать».

— Если не горит — попробуйте завести. Не вышло со стартера — попытайтесь сжатым воздухом. Исправный танк бросать нельзя — это преступление. Если машина все-таки загорелась — покидайте ее быстро, но, опять же, без паники: без головы выпрыгивать — зацепитесь за что-нибудь, повиснете и изжаритесь ни за понюх табаку. Есть возможность — снимите пулеметы, чтобы было с чем продолжить бой.

Комбат еще раз обернулся и с усмешкой кивнул в сторону выступающего: вот, мол, человек дело говорит, а ты его оборвать хотел. Беляков наклонил голову, признавая, что был неправ. Петров говорил спокойно и деловито, комиссар поневоле начал сравнивать его слова с собственным опытом, приобретенным на финской войне.

— Товарищ преподаватель, разрешите вопрос? — подняв руку, громко сказал Шелепин.

Петров осекся, танкисты дружно, как по команде, повернулись к майору. У всех был какой-то виноватый вид, кто-то тихо выматерился. Первым опомнился Петров. Оттопырив нижнюю губу, он выпятил живот и важно кивнул:

— Спрашивайте, курсант Шелепин!

— Товарищ преподаватель, какие меры следует принимать при бомбардировке противником походной колонны с воздуха? Ну, кроме, конечно, «не паниковать».

— Хороший вопрос, товарищ курсант, — не меняя выражения лица, значительно кивнул Петров.

В толпе послышались смешки.

— Во-первых, следует уяснить, что, как и в случае с артиллерийским обстрелом, основное — это маневр. Как показала практика, для того чтобы уничтожить или повредить танк, нужно либо прямое попадание, либо положить бомбу очень близко…

Смех смолк — последствия от одной такой положенной близко бомбы они видели час назад. Петров перестал кривляться и сделался серьезен.

— На Украине нас бомбили несколько раз — пикировщики и один раз — истребители. У «мессеров» бомбочки маленькие, они идут на малой высоте и бросают их по одной. В нас не попали ни разу. Вот «певун» — другой разговор. Он падает почти отвесно, — старший лейтенант показал ладонью, как атакует пикировщик. — В нижней точке отцепляет бомбу. Бомба тяжелая, килограмм 200. Точность у них очень высокая. Так что если бомбят «певуны», нужно смотреть в оба. Как только бомба отделилась — нужно на полной скорости резко сворачивать в сторону. Если прямо идти — могут попасть. Если бросили машину в сторону — все, он промахнулся.

Петров помолчал.

— У нас в батальоне нашлись два деятеля… Когда началась бомбежка — остановили машины, выскочили и полезли под них. Прятаться, — он криво ухмыльнулся. — В один танк попали… Днище и борта в землю вбило, остальное вокруг раскидало. А с другим еще смешнее вышло. Бомба прямо перед машиной легла, и все осколки под днище пошли. Танк хоть бы хны, а экипаж — в мясо.

— А если не под танк, а в сторону отбежать? — спросил кто-то из танкистов.

— Можно и в сторону… — громко сказал комиссар.

Танкисты снова обернулись назад.

— Только такой хитроумный маневр будет расцениваться как дезертирство, — комиссар говорил спокойно, четко выговаривая каждое слово. — Со всеми вытекающими.

Наступила гробовая тишина.

— Объявлена Отечественная война, товарищи, и вместо того чтобы прикидывать, как бы так похитрее и понадежнее покинуть свой танк, вам бы подумать, как будете на нем драться. Товарищ Петров вам рассказывает, как нужно действовать в бою, чтобы выполнить боевую задачу… — голос Белякова потяжелел. — Но, похоже, не в коня корм. Кое-кто уже думает, как бы в сторону отбежать.

Танкисты молчали. Комиссар обвел взглядом собравшихся и вздохнул:

— Я, понимаю, вам страшно, но…

Он вдруг понял, что ему нечего сказать этим молодым ребятам. Комиссар давным-давно приучил себя побеждать страх. Еще в тридцать втором, когда молодой красноармеец Беляков гонялся за басмачами по Туркестану, он осознал одну простую вещь: страх убивает раньше, чем пули или сабли бандитов. Однажды пограничный патруль попал в засаду в ущелье. Его товарищ, увидев впереди всадников в полосатых халатах, повернул коня и попытался спастись бегством, но путь назад был отрезан, и Беляков, услышав крики и выстрелы позади, понял, что обратной дороги нет. Басмачи остановились, не доезжая тридцати шагов, их винтовки лежали поперек седел. Один из них выехал вперед и, улыбаясь во весь рот, что-то прокричал по-узбекски, затем повернулся к остальным и провел ребром ладони по горлу. Бандиты расхохотались, они были почти дружелюбны — этот русский был в их руках, он не станет сопротивляться и позволит связать себя, как барана. А Беляков неожиданно почувствовал странное облегчение. Бежать было некуда, и от этого голова стала ясной, а руки — легкими. Ему даже не пришлось, как обычно, подавлять страх — тот просто умер, исчез. Беляков положил руку на рукоять шашки… Если бы он попытался отстреливаться, его изрешетили бы пулями на месте. Но когда он тронул рысью с места, басмачи просто тупо смотрели, как русский разгоняет коня. Его бешеный крик вспугнул лошадей, а пограничник уже подлетал с занесенной для удара шашкой. По камням запрыгала голова в белой папахе, один из бандитов тонко завизжал, глядя на обрубок на месте правой руки. Беляков вертелся среди них хлеща шашкой на все стороны. «Дэвана!» — закричал кто-то, и басмачи бросились врассыпную, спасаясь от одержимого русского. Он на скаку срубил еще одного и диким галопом ушел по ущелью. Утром пограничный отряд был на месте схватки. Керим, боец из местных, долго ходил между камней, читая одному ему видимые следы, затем подошел к командиру и молча показал ему три пальца. Изуродованное тело второго пограничника нашли дальше по ущелью. В тот день Беляков убил свой страх.