Когда деды были внуками - [45]

Не первая эта весть ужас как расстроила отца. Неужто Савка с пути сбился? Когда Никодим ушел, он даже за голову схватился, вот-вот заплачет. Но Петр, малый с головой, дал другое направление его мыслям:

— А ты, отец, не чуешь, что Никодима просто-напросто завидки берут? Тебе-то Савка помощь шлет, а им Андрей — шиш с маслом!

— Да и про почет-то Андрейкин Никешка тоже брешет, — подхватывает Пашка. — Намедни Васятка-шахтер писал, что Андрея-то за язык его и подлости сильно шахтеры не любят. Били, слышь, его смертным боем в прошлом году: месяц хворал, на другое место сбежал.

А сноха, точь-в-точь как бабушка, каждую искру радости раздует, осветит ею кругом — и нет злого тумана! пропал, сгинул. Разговорили, разубедили старика — и тот согласился:

— Конечно, особой веры Андрюшкиным словам придавать нельзя. У него одна линия в жизни, у Савки — другая. Андрюшкина порода испокон веков кулацкая, а яблоко от яблони далеко не падает.

Однако помощи от Савки все же второй месяц нету. Да и полгода назад были пустые месяцы. Может, и впрямь беда стряслась?

— А может, прогулял! Не монах же он, на сам-деле; можно же ему кой-когда и гульнуть! — сказал Петр.

И отец тотчас же охотно согласился:

— Знамо дело, шахтерская жизнь — каторжная. Я разве говорю что? Пусть гуляет на здоровье, пока молодой.

И, довольный таким оборотом, отец уселся на чурбан, заменявший ему табурет, плесть лапти себе и людям. Это главная его работа теперь: недужится старик, на другую работу мало кому годится.

А молодые без дела не сидят: каждый трудится на своем месте. Петр по соседям хлеб подрабатывает; Апроська тоже батрачит; сноха — по дому. Даже Павел, нога которого становилась все короче, сейчас нашел себе применение.

Савелий прислал ему как-то скрипку, помня его охоту и способность к музыке. Павел быстро освоил чудесный инструмент, вложил в него всю свою душу, и теперь за ним приезжают из соседних деревень за десятки верст: играть на свадьбах.

Так что в свадебные сезоны и Павел кое-что зарабатывает. Выправилась жизнь семьи с приходом хозяйки и потекла опять тихим трудовым ручейком.

И по соседству также ручейки текут, по всей деревне; все малые, мелководные и все в одну сторону: к новине.

Дотянуть семью хлебом до новины — вот к чему стремится каждый ручеек.

Казалось бы, мудреного в том нет: руки крестьянские — трудолюбивые, сильные, а земля орловская — черноземная, щедрая: ты ей свой труд отдашь — она тебе сторицей зерном отплатит.

Было бы так, кабы ручейков крестьянской жизни на пути помех не было их полным-полнехонько: малоземелье с боков теснит; платежи выкупные и налоги поперек пути становятся помещики и кулаки отработками донимают, на свои мельницы воды их поворачивают.

А тут еще староста последний кусок из горла недоимкой вытягивает!

Так и растеряет в пути ручеек все, что дала ему земля-матушка.

Высохнет, застрянет на полдороге — и опять к кулаку и помещику: «Ссуди, батюшка, хлебом до новины!» И опять все — снова-здорово.

Для малого-то ручья и лапоть — запруда, коль поперек станет, а тут — целая орава лихая: разве в одиночку-то с ней сладить? А вместе слиться, всем за всех постоять мужичкам пока невдомек.

Сменяются события в стране одно значительней другого, бурлит жизнь в промышленных центрах, как пар в котле. Девятьсот третий год на порог ступил и свой свиток в истории завел, а ковылинцы знай живут себе по-дедовски, каждый в хатенке своей, затаясь, от прочих в сторонке. Нет у них пока паводка весеннего, что в один поток малые ручьи сливает. Пока нет, а там видно будет…

В бурю-волну нет покоя челну

А кондрашовская и Савкина жизнь давно уже отдельными ручейками не текут. Слились они с тысячами других ручейков рабочих жизней и несутся вместе с ними одним потоком: так весенние ручейки малые, одним уклоном в одно русло гонимые, сливаются в нем в поток — неудержимый и бурный. Берег откосом на пути потока того встанет — он берег размоет и обрушит со всем, что на нем настроено. Камни в дне помешают — он камни вывернет и отнесет их, куда ему надобно.

Нет ему непреодолимых преград, потому что он — сила!

Если бы Сапронова спросили: сколько мест работы переменили они с Кондрашовым за последние два года, он наверняка затруднился бы ответить сразу: так много их было.

Птичье расписание давно нарушилось. Вылетали они теперь во всякое время года, по нескольку раз в год. Как забастовка, так и вылет! А ведь не только забастовками донимали наши друзья хозяев.

Так и сейчас, в мае, получилось. Готовили они маевку, а хозяин и узнал о том. Согласовал он дело с урядником, тот арестовал обоих перед Первым мая, продержал в арестантке три дня и выпустил.

А когда они вернулись, хозяин их выгнал, да еще и штраф наложил. Вот и топают они сейчас по степным дорогам, от шахты к шахте.

Досадно Савелию: через четыре месяца на военную службу идти — и на такой малый срок новую работу искать!

Ну, ничего не поделаешь: за хозяином верх остался. А на дворе — весна, кругом — степь вся в цвету. Погода чудесная… И даже пташки какие-то по небу шныряют, всякая по-своему насвистывает.

Благодать, да и только!

Смотрел, смотрел Савелий, слушал, слушал — и стал опять пастушонком Савкой, что скакал когда-то за жаворонками по родным полям. И начал птицам подсвистывать. Сначала тихо, а потом все громче, все заливистей.