Когда боги спят - [4]

Агбал, не пропустивший ни слова из произнесенных отцом, молчал, и это молчание смутило Пирхума. Жрец взял сына за локоть и произнес проникновенным голосом:

- Но если твое мужество несовершенно, если ты в душе колеблешься, то откажись, и я пойму тебя, сын мой...

Агбал улыбнулся смущенно, словно чувствовал за собой вину.

- Отец, я выполню твое поручение. Закрой свое сердце перед недоверием к сыну...

Пирхум привлек к своей груди юношу. Несколько мгновений стояли они, прижавшись друг к другу под неотрывным и жутким взглядом Мардука. Неудержимое время торопило их: скоро, лишь только спадет полуденная жара, тамкары покинут город.

Жители Мемфиса поднимали из руин свой древний город, разрушенный воинами Азии, разъяренными оказанным им сопротивлением. Огонь, рожденный горящим "мидийским маслом" ["мидийское масло" - нефть], которое перебрасывалось через городские стены в глиняных горшках с помощью дальнобойных метательных орудий, с трудом находил себе пищу в обороняющейся столице, где не было деревянных строений, - по воле богов на берегах Нила, зажатого, со всех сторон сыпучими песками пустыни, лесов нет, и египтяне снаряжали за древесиной далекие и дорогостоящие морские экспедиции. И все же жилища бедняков сильно пострадали в дни осады и скоротечного штурма, - их плоские крыши, крытые связками сухого, изъеденного древоточцами, тростника, вспыхивали мгновенно, разбрасывая во все стороны быстрогаснущие искры. От восхода и до захода солнца с трудолюбием муравьев месили мемфисцы тяжелую, липкую глину, резали серпами и сушили на илистом берегу новые охапки тростника - благо его было в изобилии. Медленно, но неотвратимо восстанавливал Мемфис свой прежний, до нашествия, облик.

Персидский гарнизон не чинил особых препятствий жителям покоренной столицы.

Изнурительная, не прерываемая ни на один час работа подвигалась к концу; лишь кое-где, в основном на окраинах, были видны следы полыхавшего недавно пожара, и словно взывали к мщению заброшенные очаги тех мемфисцев, кто, оставив семью на произвол переменчивой судьбы и милость сородичей, ушел из города, чтобы влиться в ряды воинов Амиртея, продолжавшего сопротивление иноземцам. Дома их ждали своей очереди: восстановив свои, соседи примутся и за эти жилища, чтобы сюда могли вернуться жены и дети не пожелавшие стать рабами и гнуть свою спину на персов. И когда ожил рынок, наполнился многоголосым шумом, жизнь города вошла, казалось, в свое прежнее русло.

Владыка персов и мидян, чтобы не стеснять своим присутствием и многочиленной свитой фараона Псамметиха, признавшего поражение и принесшего торжественную клятву в вечной покорности, расположился со своим окружением в военном лагере, выстроенном еще во время осады Мемфиса. Здесь Камбиз устраивал торжественные смотры своим полчищам, здесь принимал богатые дары номархов [номарх - владетель нома (области) Египта] Верхнего и Нижнего Египта, здесь держал военный совет со своими поседевшими в битвах полководцами.

Еще недавно переполненный неуемной энергией, уделявший сну не более пяти часов в сутки, владыка персов и мидян занемог, казалось, никому не ведомой болезнью. Еще какой-то месяц назад его можно было встретить в любой час суток во всех уголках раскинувшегося вдоль берега Нила огромного лагеря, и часовые, знакомые с повадками грозного царя, зорко всматривались в темь южной ночи, прислушиваясь к малейшим шорохам - даже полевая мышь не проскользнула бы незамеченной мимо них.

Но в последние дни, вернувшись из закончившегося неожиданной катастрофой эфиопского похода, Камбиз превратил себя в добровольного узника своего роскошного алого шатра, подаренного владыке царем арабов; целыми сутками не выходил из него владыка, никого не желая видеть. Воины боялись потревожить его покой бряцаньем оружия или громким разговором, и в лагере царила тишина, необычная для такого большого скопления людей.

Камбиза словно подменили.

Любимый сын своей матери, наследник престола, в первую очередь благодаря ее интригам, Камбиз с детства привык к тому, что любая его прихоть исполнялась немедленно всеми родными и угодливыми слугами. Он до сих пор не научился считаться с обстоятельствами, порою труднопреодолимыми, и лишь недавно столкнулся с неудачами, с крушением своих замыслов - больших и малых.

Видимо, Ахурамазда отвернулся от своего любимца!

Так успешно начавшийся египетский поход грозил закончиться гибелью всего войска! От отборной армии, отправившейся вместе с ним в далекую Эфиопию, осталась лишь меньшая половина, вынужденная вернуться с полпути. Исхудавшие, изнуренные, съевшие всех вьючных животных, оставившие в песках Юга свое испытанное в многочисленных сражениях оружие, бородатые персы в своих грязных отрепьях походили скорее на одичалую толпу безумных, нежели на мужественных воинов, чьи грозные клинки из голубого металла обратили в постыдное бегство армию фараона. Инар со своим сыном Амиртеем, ливийцы, возглавившие сопротивление и утвердившиеся в заболоченной части Нила, успешно противостояли царским полководцам, и те никак не могли пробиться в дельту полноводной реки. Не только воины-одиночки, но и целые отряды непокорившихся египтян пробирались к Инару с Амиртеем; накопив достаточно сил, не пожелавшие признать персидского господства могут запереть единственный выход из этой страны, и тогда все войско завоевателей ждет бесславный конец.