Когда боги спали - [25]

— Прошу тебя, господин! — взмолился Бадави.

— Молчать! — рявкнул Сарн.

Бадави оцепенел.

— Возьми этот нож, — сказал Сарн, протягивая ему изукрашенный кинжал. Пальцы Бадави помимо его воли разжались, и он взял нож.

Сарн указал на землю.

— Рой себе здесь могилу. Да рой поглубже, чтобы ничего не подозревающий шакал не отравился твоим разложившимся трупом. И рой пошире, чтобы она вместила всю твою раздувшуюся тушу.

Подобно послушным часам, Бадави встал на четвереньки и принялся рыть.

— Когда сделаешь это, человек, — сказал Сарн, — залезай в могилу и режь себе живот. И я хочу, чтобы ты делал это медленно. Чтобы в полной мере изведать боль.

Мозг Бадави вопил:

«Нет, нет, я не должен этого делать!»

Но он продолжал копать, вгрызаясь в землю ножом и отгребая почву и камни окровавленными пальцами. Он был не в состоянии замедлить работу, не говоря уж о том, чтобы вообще остановиться. И он понимал, что как только остановится, то тут же примется исполнять последнюю часть приговора Сарна. Как и приказано, он сам покончит с собой — медленно и мучительно, как только дух вытерпит.

Его посетила безумная мысль. Все из-за верблюда. Именно тогда удача впервые отвернулась от него. Когда он из-за любви к верблюду похитил приданое дочери.

«Но он же был таким прекрасным животным, мой Сава, — подумал он. — Таким белым, таким белым…»

Белым, как снега Божественного Раздела.

В последующие несколько дней Ирадж несколько раз возвращался в пещеру. Он уходил один, никогда не рассказывая о своем намерении и ни о чем не говоря по возвращении. Но каждый раз, возвращаясь, он словно становился выше, ступал все более уверенно, в глазах появлялось все больше властности.

Сафар побывал там затем только один раз, и тоже в одиночестве. Однажды поздно вечером он размышлял о кошмаре с танцорами, погибшими от вулканического извержения. После того как он успокоился, а мысли прояснились, он вспомнил о находке, сделанной им в пещере во время одного из прошлых посещений. Убедившись, что Ирадж спит, он отправился в пещеру, в тот зал, где на каменной полке стояли старые кувшины. В углу лежали осколки разбитого горшка, которые привлекли его внимание из-за древних символов, изображенных на них. Он разложил черепки на полу, пытаясь собрать их в соответствующем порядке.

Рассматривая сложенную головоломку, Сафар поднял факел повыше. Но на этот раз его внимание привлекали не символы, а сам горшок. Он представлял собой округлый кувшин в форме глобуса с единственным небольшим отверстием для затычки. На этом шаре были изображены основные части света, включая океаны и четырех гигантских черепах, несущих на себе сушу. Вот здесь, в Средних морях, располагался Эсмир — что на древних языках означало просто суша, или земля. К северу лежал Ароборус, край лесов. К югу — Раптор, край птиц. Последней оставалась Хадин, земля огня. Сафар с большим вниманием разглядывал черепки, формируя горшок в уме. На этом глобусе Хадин располагалась на другой стороне земли — прямо напротив Эсмира.

Он склонился ниже, пытаясь тщательнее рассмотреть большой черепок с изображением Хадин, состоящую на самом деле из огромной цепи островов, а не из единого континента. На самом большом острове изображена была заснеженная вершина с ликом чудовища. Чудовище дышало огнем. Именно воспоминание об этом куске изображения и привело Сафара в пещеру. Он размышлял, не был ли этот остров в составе Хадин тем местом, куда его занесло в видении. Если только это было видение.

Он ощутил себя невежей. Ведь он всегда гордился своим умом, но сейчас ему его познания о мире казались столь же ничтожными, как какое-нибудь насекомое по сравнению с небесами. Он ощутил неодолимое желание узнать больше, отчего опечалился, понимая, что Губадан как учитель уже не в состоянии дать ему большего. И, глядя на черепки, Сафар вдруг подумал, что все его знания могли быть и ошибочными или основанными лишь на зыбких мифах, рассказанных Губаданом. Даже старый жрец признавался, что вообще не существует никаких черепах, держащих на себе сушу. Земля плавает в океане без чьей-либо помощи, говорил он. А черепахи являлись лишь символами, но не опорой. Хотя и предупреждал, что в символах могут скрываться значения, представляющие научную ценность.

Сафар решил, что в следующий раз, когда отправится с отцом в Валарию, отыщет там книги, с помощью которых расширит свои познания — хотя малейшего понятия не имел, какие же ему нужны книги. Но для начала, пожалуй, можно начать с той, что поведает ему о четырех континентах. Особенно о Хадине.

Он протянул руку к черепку с изображением Хадина, и как только пальцы его коснулись керамики, ощутил то самое теплое, приятное чувство, которое испытал той ночью, когда с небес обрушился ливень раскаленных частиц. Ощущение быстро пропало, и все вновь пришло в норму. Он встряхнулся, удивляясь, что же произошло. Он уставился на черепок с огнедышащей горой. Ничего не произошло. Немного погодя он оставил свои попытки и сунул черепок в свой мешочек с глиняными шариками, чтобы изучить его позднее.

Затем вернулся в лагерь, на свое ложе. И уснул без сновидений.