Когда боги глухи - [32]

Полной противоположностью ему был Вадим Казаков, он ничуть не заботился о том, какое он производит впечатление. Он и на артиста мало походил, одевался просто, никогда не повязывал галстуков, стригся под полубокс. Рядом с элегантным, всегда хорошо одетым Голубковым Вадим выглядел мальчишкой-подмастерьем.

Владимир Зорин тоже недалеко ушел от Казакова: носил клетчатые ковбойки с распахнутым воротом, куртки, однако в лице его было нечто артистическое, кстати, у него отец — сценарист, а мать — актриса. В городском великопольском театре Зорин считался самым перспективным молодым артистом, которому прочили большое будущее. Он уже сыграл несколько крупных ролей, удостоился пространной похвалы критика. На сцене держался естественно, особенно ему удавались роли ершистых, трудных пареньков, конфликтующих с коллективом. Когда он, горячо жестикулируя, произносил свой коронный монолог, в зале становилось тихо, никто даже не замечал его надоедливого помаргивания. Нередко зрители награждали Зорина аплодисментами.

Вадиму Зорин нравился больше Голубкова, но как-то так уж получилось, что они сдружились втроем. На гастролях всегда жили в одной комнате. Володя был влюблен в жену молодого режиссера Юрия Долбина и больше ни на кого не смотрел. Вадим тоже не любил и не умел знакомиться на улице. Зато Голубков, не скупясь на подробности, расписывал им каждый вечер в номере свои похождения. Зорин хмурился, отворачивался и в конце концов клал на голову подушку и засыпал. Вадим же слушал приятеля с удовольствием, хотя не верил ему ни на грош. Пожалуй, эти вдохновенные рассказы Гарольда и были лучшими его артистическими выступлениями.

Рыболов на берегу Малиновки смотал свою удочку, а парнишки на лодке все еще дулись в карты, очевидно на деньги — очень уж у них были напряженные позы. На гладком темном валуне замерла ворона. Нахохлилась, не шелохнется, прямо-таки птичий философ. Может, она и впрямь задумалась о смысле жизни?

Взглянув на часы, Зорин легко спрыгнул со стены, отряхнул помятые бумажные брюки. Густая каштановая прядь спустилась на загорелый лоб. Рукава клетчатой рубашки закатаны до локтей.

— Знаете, чего я больше всего сейчас хочу? — блеснув ровными зубами, улыбнулся он.

— Тамару Лушину поцеловать, — ухмыльнулся Герка.

— Пошляк ты, Гарольд. — Улыбка погасла на тонких губах Зорина.

— Чего же ты хочешь? — желая разрядить обстановку, спросил Вадим.

— Я хотел бы, чтобы вот эта разрушенная церковь, вид на Малиновку, кладбищенская стена и ворона на камне всегда были, — произнес Зорин. Чувствовалось, что реплика Гарольда сбила его пафос, наверное, поэтому слова его прозвучали несколько театрально.

— Стена, ворона… Это красиво, — задумчиво сказал Вадим. — Но развалины-то зачем? Я хотел бы снова увидеть эту церковь целой и невредимой, со звонницей, позолоченными куполами…

— Может, ты в бога веришь? — с усмешкой взглянул на него Голубков.

— Я верю в красоту, — сказал Вадим.

— Если бы ты чувствовал красоту, то не отзывался бы так о театре, — возразил Зорин. — Что может быть прекраснее художественного мира на сцене? Красивые декорации, старинные наряды, мебель, бронзовые светильники, возвышенные слова…

— И все это — бутафория, — возразил Вадим. — Декорации нарисованы, бронза ненастоящая, а действующие лица — марионетки!

— Теперь и я поверил, что ты не артист, — нахмурился Володя. — Когда я на сцене, то верю, что все так и было, я вижу не тебя, Вадима Казакова, а того персонажа, которого ты играешь.

— А я никого не вижу, лишь слушаю реплики, чтобы не пропустить свой выход, — вставил Герка.

— Нас трое и все по-разному чувствуем и видим, — улыбнулся Вадим. — Моя красота — это природа! Мне все времена года нравятся, ни один день не похож на другой. Наверное, мне надо было идти в лесники. Мне никогда не было в лесу скучно.

— Давайте через двадцать лет встретимся на этом самом месте, — предложил Володя. — Интересно, какими мы тогда будем.

— У меня память плохая, — сказал Герка. — Я забуду.

— Стена останется, церковь снесут и на ее месте построят промкомбинат, — стал фантазировать Вадим. — Валун в речке останется, наверное, и ворона никуда не денется, а мы? Мы станем совсем другими… Герка женится на тете Маше, растолстеет, будет нянчить пятерых детей, а может, и внуков… Тетя Маша, выйдя на пенсию, посвятит себя только ему и потомству…

Голубков протестующе поднял руку, раскрыл было рот, но Вадим продолжил:

— Театр ты не бросишь — театр тебя бросит. Ну иногда будут приглашать на роли пожилых злодеев… А ты, Володя, станешь заслуженным артистом, лауреатом Сталинской премии, вот только не знаю, какой степени… Женишься на Тамаре Лушиной, разведешься, снова женишься на кинозвезде и будешь счастлив.

— А ты… — обозлившийся Голубков наморщил лоб, чтобы придумать что-нибудь похлеще. — Ты будешь в ларьке пивом торговать!

На большее его не хватило, и он замолчал.

— А вот что будет со мной и кем буду я — никто, братцы, не знает, наверное, даже господь бог! — серьезно заявил Вадим. — В башке такой ералаш, что самому страшно! Уж которую неделю ломаю голову, что делать дальше, но не вижу никакого просвета. Мать недовольна, что я в театре, отец помалкивает, но чувствую, и он не одобряет. Куда же мне податься-то, братцы кролики?