— Слушаю, — сказала Нина. — Ты что, тоже там куришь?
— Нет. — А неплохо было бы. Балкон, сигарета, спиралями уходящие в темноту искры — крайне заманчиво. — Как там работа?
— Нормально. Банк. Живу по расписанию биржи. [100]
— А я вообще не знаю, по чьему расписанию живу. Вчера проснулся под вечерние новости.
— Помнишь Грабалов? — вдруг спросила Нина.
— Старая пара в Вене? Разумеется. А что?
— Они умерли. Месяц назад. Я прочла в «Таймс». Сначала он, а неделей позже с ней инфаркт случился.
— Господи. Какая жалость. Погоди… — Что-то в рассказе Нины было не то. — Их некрологи напечатали в «Таймс»?
— Его — да, — сказала Нина и откашлялась. — Он, оказывается, был… — Она пробормотала в трубку что-то, прозвучавшее как «краником влаги». Я догадался, что она в своей обычной манере прикрывает трубку рукой.
— Он был кем?!
— Охранником в лагере, — повторила Нина громче. — Дахау. Его узнал посетитель. Суд должен был начаться со дня на день, когда он отбросил коньки.
— Ничего себе.
— Ага.
Момент требовал особо долгой паузы, и мы покорились. Слышно было, как Нина чешет голову. Я непроизвольно заулыбался.
— Ну что, — начал я снова. — Как кофе в Сан-Франциско?
— Так себе. Опитки Сиэтла. Правда, нашла вот одно славное местечко на углу за отелем «Дрейк». Французское. Но не слишком французское.
— Как называется?
— Не помню. Бистро-чего-то-там.
— Кстати о французах. Я только что продал наше оборудование людям, которые собираются назвать свое заведение «Четыреста у бара».
— Как «Четыреста ударов»? — мгновенно поняла Нина. — О, какой ужас. Бедный Трюффо.
— Так вот где мы сбились с пути, — сказал я. — Подумать только: сейчас мы могли бы быть гордыми владельцами…
— «О суфле»? [101]
Мы смеялись, пока не стало очевидно, что мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы.
— Мы смеемся, чтобы оттянуть продолжение беседы? — спросила Нина.
— Да. А ты хочешь ее продолжить?
— Да. Нет. Не очень. Еще нет. Но было хорошо.
— Да. Позвонишь мне еще?
— Да.
Мы выдержали еще одну дорогостоящую паузу, и выдержали ее блестяще, будто под общий метроном: когда парабола тишины дошла до нужной точки, мы отрывисто и одновременно распрощались и повесили трубки. Я осмотрелся по сторонам в поисках знамения, символа, сувенира и не нашел ничего. Помещение принадлежало кому-то другому.
Я пересохранил файл с первой главой «Мистера К.», отключил компьютер, вытащил из розетки шнур, обмотал его вокруг шеи «Мака», опустил весь аппарат в мусорный мешок, закинул получившийся куль через плечо, прощупал сквозь карман кольцо, потушил свет, лягнул входную дверь и вышел в ночь. Падал снег, легкий как пыль, первый в этом году.
Оказавшись снаружи, я закрыл дверь, дотряс стонущую железную штору до земли, протолкнул дужку навесного замка из закаленной стали в оцарапанную петлю на ее нижнем краю и защелкнул его, отсекая «Кольшицкого» от мира раз и навсегда.
Именно в этот момент я понял, что оставил свой телефон внутри. Понял потому, что он зазвонил опять. Он звонил, пока я путался в ключах и холодных замках, и терпеливо продолжал звонить, выхватывая синим дисплеем кусок красного дивана из темноты пустого кафе.
