Он сел на холодную каменную ступеньку, положив на колени сумку с футляром от кодекса. Точно ли футляр пуст? В траве храбро заверещали сверчки. Может, Маргарет все-таки нашла экземпляр Лидгата, о котором она говорила? Утешительный приз, так сказать. Эдвард открыл защелку и снова увидел черный покоробившийся переплет.
Футляр был полон доверху, но лежал там не кодекс и не Лидгат, вообще не книга. Его наполняли сотенные долларовые купюры, в каждой пачке — как прикинул он наметанным глазом — по сто штук. Всего пачек было пятьдесят. Пятьсот тысяч долларов — вот, значит, сколько запросила Маргарет. Что ж, торговаться она умеет. Цена хорошая. Она сказала, что дело не в деньгах, и, видимо, не кривила душой, говоря это. Сейчас был бы уместен какой-то широкий жест — порвать их, скажем, или разметать по лужайке, как листья, или сжечь на ступенях Уэймарша, — но Эдвард всего лишь аккуратно закрыл футляр. Им понемногу овладевало новое, прагматическое настроение.
Он смотрел на небо и на верхушки деревьев, чувствуя, что пробуждается ото сна. Пахло осенью, и небо стало жемчужно-розовым, как морская раковина изнутри. Он обхватил себя руками. Холодно — но когда солнце взойдет, возможно, станет теплее. Пора взять за правило носить при себе фляжку со скотчем для таких вот случаев. Внутри у него, как ни удивительно, установилось почти приятное оцепенение. Он оглянулся через плечо. Чьи-то руки закрыли дверь, через которую прошла герцогиня, и фасад Уэймарша сделался темен и мертв, как изваяние с острова Пасхи. Голова Эдварда была чиста, как форзац в конце длинной-предлинной книги. Любопытно, лениво подумал он, случится ли с ним впоследствии хоть что-нибудь интересное.
На небе еще оставалось несколько звезд. Он чувствовал, как затаились где-то за горизонтом холодные зимние созвездия. Забавно думать, что завтра утром его по-прежнему будут ждать в офисе. Рано, еще до открытия бирж. Он стянул на груди лацканы пиджака, но утренний холод проникал сквозь тонкую ткань. И еще забавнее, что он, возможно, в самом деле туда явится.