Кодекс Алеппо - [29]

Ибн Маймун еще помнится некоторым египтянам как философ и врач, служивший при дворе Саладина, историческая фигура из тех времен, когда мусульмане относились к живущим в их среде евреям достаточно терпимо. Евреи покинули эту страну, вытесненные беспорядками сороковых годов, взрывами в старом Еврейском квартале Каира, приходом к власти панарабского национализма Гамаля Абделя Насера, преследованиями, которые поощрялись властями, откровенным грабежом. Два поколения назад еврейская община Каира насчитывала около шестидесяти пяти тысяч человек; сегодня там осталось несколько десятков, одни старики. Пройдет еще несколько лет, и не останется никого.

Главная синагога, стоящая в деловой части города, открыта и охраняется сонными солдатами в белых мундирах. Когда я посетил ее в субботу утром, надеясь увидеть хоть горстку молящихся, там не оказалось никого, кроме арабского смотрителя. Он взял меня за руку и показал на свиток, лежавший на столе посреди молитвенного зала. «Тора», – сказал араб и протянул ладонь, ожидая платы…

В Фустате, который уже поглощен Каиром и до которого на метро рукой подать от моей гостиницы, я тоже посетил синагогу, где когда-то хранилась «Корона». Теперь она открыта как туристическая достопримечательность. Наверху, за стеной галереи для женщин, имеется пустая ниша, где евреи прятали старинные рукописные документы – контракты, письма, священные книги, все материалы, которые содержат имя Бога, а следовательно, их нельзя выкидывать. Когда в XIX веке была обнаружена Каирская гениза[18], ставшая одной из наиболее значительных научных находок нашего времени, оказалось, что в ней среди множества прочих документов имеются и подлинные рукописи Маймонида.

В центре Каира расположены торговые улицы, которые и по сей день именуются Еврейским кварталом, хотя евреев там больше нет. На этих улицах толпятся покупатели, спросом пользуются ткани, игрушечные танки со стреляющими пушками, чучела птиц невероятного желтого цвета. Если углубиться в переулки, где живет беднота, толпа становится реже, дома грязнее. Где-то здесь была заброшенная синагога, в которой, если верить некоторым рассказам, Маймонид занимался с учениками и лечил пациентов. И названа она в честь него: Муса Ибн Маймун. При Хосни Мубураке, вскоре свергнутом, здание это было восстановлено, предполагалось открыть его для туристов – странная забота о еврейском наследии, проявленная именно тогда, когда Египет пытался выдвинуть одного из своих высокопоставленных чиновников на должность главы подразделения ООН по вопросам культуры. Эта попытка осложнялась тем, что в прошлом этот чиновник призывал к сожжению еврейских книг.

Никаких следов синагоги я не обнаружил, и люди в ответ на вопрос, как туда пройти, только пожимали плечами. Через несколько минут я заблудился. В одном из переулков я наткнулся на открытую дверь и увидел старика с подростком, сидевших в темной мастерской.

– Простите, как пройти к Муса Ибн Маймун? – спросил я. Они удивились.

– Хотите чаю? – предложил подросток.

Был месяц Рамадан, когда мусульмане постятся с рассвета до заката, и я старался есть и пить только в гостинице. Я поблагодарил и покачал головой. Подросток показал мне на стену, где были изображены Мария с младенцем Иисусом. Мальчик сказал, что они – копты. По словам старика, копты остались жить в Еврейском квартале, а евреи ушли, кроме одной восьмидесятилетней старухи, но подросток его поправил – она тоже ушла. И он провел рукой, как бы подводя черту. «Гамаль Абдель Насер», – сказал он. Я не понял, объяснял ли он причину исхода евреев или же просто обозначил период времени.

Подростка звали Эмад. После короткого препирательства с отцом – тот выглядел лет на шестьдесят и, похоже, помнил синагогу Муса Ибн Маймон – он заявил, что может меня к ней провести. Эмад пошел со мной и минуты через две привел меня в то самое место. Я представлял, что увижу здание, которое чем-то напомнит мне о Маймониде, но вместо этого увидел каркас без крыши – каменные стены, комнаты, заваленные мусором. Я щелкал камерой, когда возник некий человек в розовой рубахе и строгим военным тоном велел мне прекратить съемку. Я убрал фотоаппарат, а когда мужчина исчез за углом, проскользнул внутрь и оказался в помещении, которое некогда было залом синагоги. Какой-то молодой человек взгянул на меня через голубоватые солнечные очки. Он сказал, что его зовут Мухаммед и он руководит реставрацией здания. Мухаммед вызвался мне все показать. «Вот это бима, – сказал он, кивнув на низкий каменный прямоугольник, накрытый брезентом, и старательно произнеся еврейское слово, обозначающее возвышение, с которого читают свиток Торы. – А здесь вот, – Мухаммед указал на нишу в северной стене, – здесь стоял ковчег со свитками. – Он провел меня в смежную комнату, откуда ступеньки спускались в нижнее помещение, где пол был по колено залит грязной зеленоватой водой. – Это лечебница Ибн Маймуна».

Там была целая бригада рабочих подростков. Один из них, мальчишка лет четырнадцати, не старше, в резиновых сапогах и медицинских перчатках, заляпал меня краской и, обдавая брызгами, прошлепал мимо, сильно позабавив приятелей. Обнажив почерневшие зубы, он приветливо улыбнулся, положил доску, которую тащил, поклонился и с преувеличенной вежливостью потряс мне руку. «Добро пожаловать!» – сказал он по-английски, и так как его английский этим исчерпывался, указал на свою застиранную белую майку и представился.