Код Ореста - [4]

Я засунула ноги в зимние сапоги, наплевав на куртку. Мне ведь только быстро-быстро забрать письмо.

На улице было страшно холодно, выпал новый слой снега. В серебристом свете луны казалось, что всё вокруг окунули в сахар. Под ногами у меня скрипел снег, пока я шла через наш глухой переулок.

Луна светила красиво, но мне стало немного жутко. Ночь казалась такой огромной, а тени такими длинными… Чтобы открыть почтовый ящик Росенов, мне пришлось повернуться спиной к кустам, в которых тогда стоял незнакомец. А что, если он всё еще там? Вдруг он псих? Вдруг выскочит и схватит меня?

У огромного почтового ящика Росенов была узкая щель наверху и большая дверца сбоку, через которую можно вынимать почту. Но она никак не открывалась. Вероятно, примерзла. Или заперта. Мои пальцы беспомощно скользили по холодному железу.

Я понеслась обратно в дом за двумя вещами – складной рулеткой и суперклеем. Я точно знала, где они лежат. Выходить в темноту во второй раз оказалось еще тяжелее. Теперь мне снова предстояло пересечь в одиночку темный переулок, снова повернуться спиной к кустам и склониться над почтовым ящиком, и я тряслась всем телом – сама не знаю, от холода или от страха.

Но мой план удался! Я выдавила на складную рулетку капельку суперклея, просунула ее в щель, и мои холодные как лед пальцы подцепили письмо. Наконец-то!

* * *

Когда я закрыла за собой входную дверь и собиралась разуться, не включая свет в прихожей, ступеньки лестницы заскрипели. Я не успела ничего предпринять – в меня врезалось что-то большое и мягкое.

– Ой, что ты тут делаешь?! – услышала я мамин голос. Затем зажглась лампа. Мама моргала из-за света – взлохмаченная, в домашней кофте. – Я тебя напугала? – спросила она, хотя мне показалось, что она испугалась больше меня, когда мы столкнулись в темноте. – Извини, я не думала, что тебя разбудит мой будильник! Я просто хотела посмотреть встречу планет, – продолжала она. – Сейчас ее видно лучше всего.

Она открыла входную дверь и вышла на крыльцо. Я поспешно засунула письмо в карман халата.

– Да, вот она! – сказала мама. – Юпитер и Венера. Сейчас даже не видно расстояния между ними. Одна большая звезда!

Я тоже взглянула на небо. Действительно, в небе сияла одна большая звезда – ослепительно белая. В эту минуту, когда мы с мамой стояли на крыльце в ночной темноте, всё и вправду казалось таким волшебным.

* * *

Когда мы уже открыли дверь, чтобы вернуться, мама спросила:

– А это что такое?

Радость в ее голосе мигом улетучилась.

Я обернулась. Мама кивнула в сторону разворота в конце улицы. Лунный свет падал на мягкое белое одеяло из нетронутого снега. Нетронутого за исключением мест, протоптанных моими ботинками. Все мои шаги взад и вперед, туда и обратно, через глухой переулок между нашей дверью и почтовым ящиком Росенов, были видны.

– Понятия не имею, – ответила я чересчур поспешно.

Мама не слушала меня. Она стояла уставившись на мои ноги.

Я тоже опустила глаза и посмотрела на ботинки. Маленький комок снега упал с них на коврик у двери и растаял.

– Я… я просто подумала, что встречу планет оттуда будет лучше видно, – медленно проговорила я.

– Послушай, Малин, – с грустью ответила мама, – что ты затеяла?

Теперь она смотрела на мой живот. Я опустила глаза. Прилипший тюбик суперклея висел на моем халате чуть ниже пояса.

Не хочу повторять ту ложь, которую я тогда из себя выдавила. Достаточно сказать, что удачной ее не назовешь, и мама это сразу поняла. «Загадочный незнакомец вечером» + «отлучка из дома ночью» + «непонятный интерес к суперклею» = «Малин снова что-то затеяла». Опять.

В конце концов она сдалась и велела мне идти ложиться.

Сама же пошла на кухню и уселась там в одиночестве.

Моя мама – Самая Добрая на свете. Пожалуй, немного странная, но добрая. Просто дело в том, что после того неприятного случая в интернете (который у нас в семье называют Инцидентом, и говорить о нем подробно нет никакой необходимости) она стала еще и Самой Тревожной мамой. Теперь достаточно малейшей мелочи, чтобы она начала волноваться. А я как раз и спрятала письмо, решив поберечь ей нервы.

Это сразу стало заметно утром, когда мама не спросила, что мне снилось, а только сделала ли я уроки. Это характерно для Тревожной мамы. Она всё время ужасающе жутко молчит.

Она не может ни о чём говорить, потому что у нее в голове вертятся всякие мысли, а когда всё же заводит разговор, то только об уроках, или о домашних обязанностях, или о правилах, или о каких-нибудь опасностях.

Пока я завтракала, она сидела и молча смотрела на меня. Когда я допила какао, она вздохнула:

– Малин, я думала, мы с тобой договорились. Никаких секретов.

Я молча кивнула. Ответить я ничего не могла. Мама продолжала:

– У тебя нет секретов от меня, а у меня – от тебя. Так мы с тобой решили.

В горле у меня встал ком. Но я выдавила из себя одну фразу:

– А когда вернется папа?

Поскольку опять настало время, когда у нас нет друг от друга секретов.

– Я правда не знаю, – ответила она и привычным жестом погладила меня по щеке. – И никто не знает.

Вид у нее был такой несчастный – мне захотелось срочно всё ей рассказать. Но от этого ситуация только ухудшилась бы. И к тому же я не могла сообщить о письме никому, кроме этого загадочного ребенка, который появится в моей жизни ровно через сто дней. Поэтому я просто молча обняла маму. И решила про себя, что сделаю всё, лишь бы она снова стала спокойной и веселой.