Кочевники поневоле - [31]

– Знаешь, командир, – Антуан Коте хохотнул, – был бы мой выбор, я охотней стал бы драться с этими, чем с парнями из февраля. Не потому, что с ними проще. А оттого, что февралиты мне даже где-то симпатичны. А июньские бездельники – нет.

– Сказать по правде, я тоже, – признался Франсуа. – У меня они, кроме отвращения, ничего не вызывают. Зато отвращение – в полный рост. Напополам с брезгливостью.

Один за другим потянулись походные дни. Сол привычно снижался к южному горизонту, ночи становились темнее и холоднее, оскудела, а потом и вовсе сгинула молодая трава, исчезли почки с берёз.

К середине второй недели похода Франсуа приказал высылать разведку. Партия за партией уходили на сутки вперёд и возвращались, не обнаружив ни февральских заслонов, ни торговцев. Это было странно, традиционно торги проходили на ничьей земле на равном расстоянии от февраля и апреля. Когда и третья неделя истекла, Франсуа скрепя сердце отправился в арьергард и разыскал капитана Гордона.

– Мы пересекли рубеж, – сказал он. – Обычно февралиты встречали нас в середине марта. Иногда разница составляла сутки, реже – двое. Теперь же мы углубились в землю марта на целые три недели. Ещё семь дней марша, и начнётся февраль. Я думаю, зимники решили не проводить торги. Не знаю, по какой причине.

– Вы уверены? – спросил Гордон обеспокоенно.

– Практически уверен. Хотя, конечно, всякое возможно. Например, не набрали достаточного количества шкур к сроку. Или не наловили рыбы. Однако за бытность мою командиром кочевья такая ситуация случилась впервые.

– И что вы предлагаете делать?

– Я? – Франсуа удивлённо поднял брови. – Ничего. Вы командир, вам и решать.

– Вы советуете идти дальше?

– Простите, – сказал Франсуа бесстрастно. – Позвольте повторить: я ничего не советую. Я лишь сообщил вам, что через неделю, если мы будем маршировать в том же темпе, начнётся февраль. И так как торгов, очевидно, не будет, наше появление там, вероятно, расценят как нападение. Со всеми вытекающими последствиями.

– Вот как? Что мешает вам выслать вперёд разведку?

– Мне ничего не мешает. Разведчики и так уже уходят на полтора суток вперёд. Скоро, однако, и это станет затруднительно. Ещё неделя, и света Сола больше не будет. Это значит, что ночью станет абсолютно темно, и передвигаться без факелов или фонарей станет невозможно. А факельщики и фонарщики, как вам наверняка известно – отличные мишени. Я не собираюсь посылать своих людей на убой.

– И тем не менее вам придётся это проделать, – Гордон усмехнулся. – Не сгущайте краски, лейтенант, войны с февралём нет, с чего это февралиты станут убивать ваших солдат. Я хочу убедиться в том, что торги отменены намеренно, а не из-за досадной случайности. Ваши разведчики достигнут февраля, лейтенант, и переговорят с зимниками. Мы будем их ждать.

– Почему бы вам не послать своих людей, капитан?

– Это не вашего разумения дело. Исполняйте.

Последнюю разведывательную партию, на самой границе февраля и марта, лейтенант Мартен решил возглавить лично. Уходили утром по первому, скрипящему под сапогами снегу, который нанёс за ночь промозглый ветер. Лошадиные копыта скользили по белой крупе, кони недовольно ржали, и вслух роптали люди. По Ремню двигались, пока не стемнело. Едва видный на горизонте краешек оранжевого диска Сола с каждым часом становился всё меньше, эфемерней, и, наконец, исчез. За час до заката Нце Франсуа скомандовал остановку. Люди спешились и, держа коней под уздцы, нетерпеливо смотрели на командира в ожидании приказа.

Франсуа, однако, пребывал в нерешительности. Можно было зажечь фонари и продолжить движение в их свете, рискуя нарваться на февральские пули. Можно было заночевать в лесу, чтобы продолжить движение назавтра. А можно было завернуть оглобли. Франсуа прикинул «за» и «против». Он отдавал себе отчёт в том, что возглавил партию в тайной надежде увидеть Хетту. И также отдавал себе отчёт в том, насколько эта надежда мала.

– Я пойду вперёд, – наконец решил он. – Со мной двое добровольцев, все прочие останутся здесь и будут ждать нашего возвращения. Если не вернёмся через трое суток, оставшиеся уходят обратно на восток. Итак, добровольцы?

Вперёд шагнули все восемнадцать разведчиков. Франсуа улыбнулся.

– Не сомневался в вас, ребята, – сказал он. – Ты, Моншери. И ты, Жерар. Вы идёте со мной. Сержант Артуаз остаётся за старшего.

Всю ночь, не давая ни себе, ни коням передышки, двигались по Ремню на восток, в коридоре пряных сосен, плотными рядами сомкнувшихся по обочинам. Фонари тускло освещали заснеженную дорогу, выхватывая из темноты зловещие белёсые пятна, пляшущие в такт конскому топоту. Франсуа колотил озноб, ему было страшно и, глядя на ощерившиеся, напряжённые лица Рене Моншери и Анри Жерара, он понимал, что в своём страхе не одинок.

К утру, когда на севере разогнал темноту тускло-серебряный диск Нце, всадники немного приободрились. Вскоре Франсуа приказал гасить фонари. Теперь шли по Ремню вереницей, лейтенант впереди, конь Моншери отставал на полтора корпуса, Жерар замыкал.

Февралитов они обнаружили, когда Нце уже подкатывался к зениту, а вернее сказать, февралиты обнаружили их.