Кобзарь - [39]

плакали, и с ними

заплакала матерь Божья

слезами святыми.

Заплакала пресвятая,

словно мать над сыном.

Бог увидел эти муки,

пречистые муки!

Отдал он Петра-злодея

лютой смерти в руки.

Воротились запорожцы,

принесли чудесный,

чудотворный старый образ

царицы небесной.

И в Иржавце ту икону

поставили в храме.

И доныне она плачет

там над казаками.

(Когда мы были казаками)

Когда мы были казаками,

еще до унии, — тогда

как весело текли года!

Поляков звали мы друзьями.

Гордились вольными степями;

в садах, как лилии, цвели

девчата, пели и любили,

сынами матери гордились,

сынами вольными... Росли,

росли сыны и веселили

печальной старости лета,

покуда с именем Христа

ксендзы, придя, не подпалили

наш край, пока не потекли

моря большие слез и крови...

Сирот же именем Христовым

страданьям лютым обрекли...

Поникли головы казачьи.

Как будто смятая трава,

Украина плачет, стонет-плачет!

Летит на землю голова

за головой. Палач лютует,

а ксендз безумным языком

кричит: Te Deum! Аллилуйя!..

Вот так, поляк, и друг и брат мой!

Жестокие ксендзы, магнаты

нас разлучили, развели, —

мы до сих пор бы рядом шли.

Дай казаку ты руку снова

и сердце чистое отдай!

И снова именем Христовым

мы обновим наш тихий рай.

Чернец

На киевском на Подоле

так бывало... и уж боле

этого не будет. Было,

было это все, да сплыло,

позабылось... А я, братцы,

буду все-таки стараться

с тем, что было, повидаться,

буду грусти предаваться.

На киевском на Подоле

казацкая наша воля,

без холопа и без пана

ни пред кем не клонит стана.

Стелет бархатом дороги,

вытирает шелком ноги,

сама собой управляет

и пути не уступает.

На киевском на Подоле

казаки гуляют,

словно воду, ушатами

вино разливают.

Погреба с вином, с медами

откупили всюду

и устроили гулянье

киевскому люду.

А музыка гремит, стонет,

даже мертвых тронет.

Из окошек на веселье

бурса чубы клонит.

Нету голой школе воли,

а то б удружила...

Кого же это с музыкою

толпа окружила?

В штанах атласных ярко-красных,

мотню по пыли волоча,

идет казак. Как вы ужасны,

ох, годы! годы! Сгоряча

старик ударил каблуками,

да так, что пыль взвилась! Вот так!

Еще и подпевал казак:

«По дороге рак, рак,

пускай будет так, так,

если б нашим молодицам

сеять один мак, мак!

Бей землю каблуками,

дай ходу каблукам,

достанется и носкам.

Чтоб за теми каблуками

пыль ходила облаками,

бей землю каблуками!

Дай ходу каблукам,

достанется и носкам!»

Так до Межигорского Спаса

шел вприсядку сивый,

а за ним и казачество,

и весь святой Киев.

До ворот дошел, танцуя,

крикнул: «Пугу! Пугу!

Принимайте, черноризцы,

товарища с Луга!»

Монастырские ворота

перед ним открылись,

потом снова затворились,

навек затворились.

Кто же этот поседелый

в битвах да в несчастьях?

Семен Палий, казак, вздумал

с волей попрощаться.

Ой, высоко солнце всходит,

низенько заходит,

в длинной рясе седой чернец

по кельи бродит.

Идет, бредет он в Вышгород

ближнею дорогой,

чтобы посмотреть на Киев,

погрустить немного,

К Звонковой идет кринице,

чтоб воды напиться,

жизнь свою он вспоминает

в яру над криницей.

И опять идет он в келью,

под немые своды,

перебирать веселые

молодые годы.

Священное писание

громко он читает,

а мыслями чернец седой

далеко летает.

И тихнут Божьи слова,

и голос Сечи снова зычен,

свобода давняя жива;

и старый гетман, как сова,

глядит в глаза.

Монаха кличут

музыка, танцы и Бердичев...

Оковы лязгают... Москва...

Леса, снега и Енисей...

И покатились из очей

на рясу слезы... Бей поклоны!

Плоть стариковскую смиряй,

писанье божье читай

под монастырские трезвоня,

а сердцу воли не давай.

Оно тебя в Сибирь водило,

весь век тебя в обман вводило.

Сдави ж его, не вспоминай

своей Борзны и Фастовщины.

Все смертны, и твоя кончина

близка, тебя забудет свет...

И мыслям грустным он в ответ

заплакал, книгу отодвинул.

Ходил по кельи, ходил

и тяжко на скамью склонился:

«Зачем же я на свет родился,

свою Украину любил?»

Уж колокол завыл бессонный,

зовя к заутрене святой.

И встал чернец, заслышав звоны,

надел клобук, взял посох свой...

И в храм побрел он — бить поклоны,

молиться за свой край родной.

Платок

Иль на то господня воля?

Иль такая ее доля?

Росла внаймах, век трудилась,

сиротину полюбила.

Был бедняк, как голубь, с нею,

с бесталанною своею.

От зорюшки до зорюшки

сидят себе у вдовушки,

сидят себе рассуждают,

пречистую поджидают.

Дождалися... Из Чигрина

по всей славной Украине

колокола реветь стали,

чтобы все коней седлали,

чтобы сабельки точили

да на свадьбу выходили,

на веселое гулянье,

на кровавое свиданье.

В воскресеньице да ранехонько

горны-трубы заиграли,

в поход, в дорогу славных компанейцев

до рассвета провожали.

Провожала вдова своего сына

на далекую чужбину.

Провожала сестра своего брата,

а сироту сиротина

Провожала: пить коню давала

до денницы из криницы.

Выносила сбрую, саблю золотую

и тяжелую рушницу.

Провожала три мили, три поля,

прощалася у раздолья.

Вышитый шелком платочек дарила,

чтоб не позабыл, говорила.

Ой, платок ты, платочек мой,

узорами шитый!

Вся и слава казацкая —

в седельце покрытом.

Возвращалась, тосковала,

на дорогу взгляд бросала,

наряжалась, прибиралась,

каждый день все дожидалась.

В воскресенье раным-рано

поджидала у кургана.

Год прошел, другой и третий —

и летят с чужбины

преславные компанейцы,

дети Украины.

Идет войско и другое,

а за третьим вскоре —

не смотри, не жди, бедняга! —