Князья Шуйские и Российский трон - [47]

Будучи принцем царской крови, В. И. Шуйский имел на престол несомненные права, которые за ним признавали как в России, так и за рубежом. Вместе с тем он не чувствовал себя крепко сидящим на троне. Прекрасно сознавая, что далеко не все боярство считало его достойным престола, Шуйский не случайно отказался от созыва Земского Собора, а был, по выражению тех времен, «выкрикнут» царем на Красной площади небольшим кругом своих сторонников. Вступая подчас в противоречие с нормами и обычаями феодального права, Василий Иванович с какой-то лихорадочной поспешностью начал выискивать доказательства своих несомненных прав на царство и популяризовать их в народе. Сначала он ссылался на то, что его предки коленом старше предков московских царей, но затем решил принадлежать к одному колену с потомками Александра Невского, причисленного к лику святых, и, используя приведенные нами генеалогические ссылки Никоновской летописи от 1365 и других годов, стал утверждать свое происхождение от этого князя («иже бысть корени Александра Невского»)[330].

Сразу по избрании на царство Шуйский в Успенском соборе дал клятвенную запись следующего содержания: «Мне, Великому Государю всякого человека, не осудя истинным судом с Бояры своими, смерти не предати, и вотчин и дворов и животов у братьи их и у жен и у детей не отнимати, будет которые с ними в мысли не были; также у гостей и у торговых людей и у черных людей, хотя который по суду и по сыску дойдет и до смертные вины, и после их у жен и у детей дворов и лавок и животов не отъимати, будет с ними они в той вине невинны; да и доводов ложных мне, Великому Государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное христианство безвинно не гибли; а кто на кого солжет, и, сыскав того, казнити, смотря по вине его, что был взвел неподельно, тем сам осудится»[331].

Л. В. Черепнин так характеризует этот документ: «Конечно, запись Шуйского — не Великая Хартия вольностей (как считал Б. Н. Чичерин) Но это и не просто торжественный манифест (как считал С. Ф. Платонов). Царские обещания отвечали прежде всего интересам феодалов и имущих верхов посада. Оглашенные в Успенском соборе, они приобретали характер обязательств, якобы взятых на себя верховным правителем перед народом. Здесь было немало демагогии. Но если принять во внимание накаленную социальную обстановку в Москве, то станет ясно, что обращение Василия наряду с гостями и торговыми людьми к черным людям было вызвано политической предусмотрительностью, а в основе последней лежал страх перед, чернью[332].

Текст клятвы вошел в грамоты царя Василия, которые после его воцарения рассылались по городам. Но надежды, возлагаемые новым царем на этот документ, не оправдались. Для простого народа царь являлся помазанником божьим, по их мнению, только он мог вершить суд над подданными. В условиях жестокой феодальной эксплуатации народ в лице царя видел своего защитника от врагов — бояр и помещиков. А этот царь вместо того, чтобы являться грозой боярства, как Иван Грозный, заявляет о намерении вершить дела только после совета с боярами. Нужен ли такой царь народу? Господствующие сословия в обстановке смуты и начинающейся крестьянской войны нуждались в сильной власти, а обещания Шуйского противоречили ее сути. Да и вообще в сложившейся ситуации заверения нового царя были невыполнимыми. Его же поведение в действительности шло вразрез со всеми записанными клятвами и лишь подчеркивало ненадежность и лживость натуры Василия Ивановича.

Впервые Шуйский нарушил «запись», когда свел без церковного суда патриарха Игнатия, поставленного Самозванцем. Последнего схватили, переодели в черное платье и заточили в келье Чудова монастыря. Россия осталась без патриарха, и короновал Василия 1 июня 1606 г. новгородский митрополит Исидор.

С первых дней царствования Василия Шуйского мучила мысль, как бы царевич Дмитрий еще раз не «воскрес», тем более что убитый Самозванец сначала лежал на Лобном месте с бараньей маской на лице и где его затем похоронили, было неизвестно. В этой связи Шуйский поспешил послать в Углич представительную делегацию в составе митрополитов Ростовского Филарета и Астраханского Феодосия, а также князя Воротынского и бояр Петра Шереметева и Андрея и Григория Нагих с приказом привезти в Москву тело Дмитрия. По прибытии тела Василий взял гроб на плечи и внес его в Михайловский собор. Здесь же с матери Дмитрия, по ее слезным мольбам, было снято лжесвидетельство в пользу Самозванца[333]. Мощи царевича объявили чудотворной святыней. Согласно иноземным источникам, Шуйский после этого то ли предложил, то ли назначил Филарета Романова патриархом всея Руси, но вскоре между ними «пробежала кошка» и патриархом стал митрополит Казанский и Свияжский Гермоген.

Несмотря на все меры, принятые Шуйским против появления нового Лжедмитрия, самозванец все же появился, и обиженный Филарет стал патриархом в его лагере в Тушине под Москвой. Появлению нового Лжедмитрия в немалой степени способствовала политика, проводимая Василием Шуйским. Уже сразу после коронации, почувствовав себя более уверенно, он показал боярам, чего стоили все его клятвенные обещания. Новый царь не пожаловал ни одного боярского чина, а, напротив, начал сводить личные счеты. Дворецкий, князь Рубец-Мосальский, был отстранен от должности и отправлен воеводой в Корелу или в Кексгольм. Михаила Нагого лишили звания конюшего; Афанасия Власьева, думного дьяка, сослали воеводой в Уфу; бояр Михаила Салтыкова и Богдана Бельского отправили, первого — воеводой в Ивангород, второго — в Казань.