Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - [31]

Там она была оставлена в гостинице, с уплатой, разумеется, за содержание её денег, пока происходила в английском министерстве переписка, может ли и какую извлечь пользу Англия из её воспитания. После долгих препирательств, в которых лорд Норт очень хотел все расходы по дороге и содержанию Али-Эметэ возложить на лорда Кейта, признав действия его в этом отношении самопроизвольными, английское казначейство поставило наконец подлежащими возврату деньги, им на это отпущенные, но назначило столь умеренную сумму на её дальнейшее воспитание и содержание, что проект, казалось, должен был рушиться в самом начале. Правда, английское министерство оговорило, что если окажется впоследствии, что Али-Эметэ действительно принесёт английскому правительству существенную пользу, то она будет вполне вознаграждена по мере пользы, действительно ею принесённой.

Такое решение заставляло лорда Кейта отказаться вовсе от участия в воспитании персиянки, тем более что он не желал и не мог желать, чтобы вывезенная им из Персии девушка могла иметь какие-либо претензии к наследству, оставляемому им его детям, особенно ввиду того что за предоставлением майората старшему сыну и многочисленностью его семейства и без того наследство это было весьма ограниченно. Но, разумеется, отказываясь от взятой им девушки, он хотел сохранить своё реноме, не желал стать вразрез чувству своей человечности. Он не мог допустить мысли, что вот он привёз персидскую княжну, с тем чтобы потом пустить её по парижским или гамбургским улицам для снискания себе куска хлеба. Притом он не мог также не принимать в соображение, что ненавидимое всеми торийское министерство лорда Норта, несмотря на милость к нему короля, удержаться долго не может; что весьма вероятно, виги будут более склонны к поддержке коммерческих интересов и внешних сношений. Поэтому, написав обо всём Сипех-Селар-хану и прибавив к означенной английским министерством сумме кое-что из своего и добровольного пожертвования его знакомых, он отправил её на первое время в Киль тоже к нюрнбергской вдове разорившегося купца, которая после доставила в преддверие монастыря и русскую княжну.

Кажется, что нюрнбергская дама, родная сестра бывшей няни русской княжны, по смерти разорившегося мужа начала заниматься подготовкой девочек к поступлению в высшие учебные заведения того времени, к числу которых относился и иезуитский коллегиум. Пансион этой дамы был устроен в Киле, чтобы было удобнее иметь сношение с Германией, Англией, Швецией и Данией. Тем не менее она часто должна была уезжать, хотя не надолго, из Киля в Нюрнберг, где заканчивались дела её умершего мужа.

У этой дамы начали её учить. Арифметике учил её круглый сердитый немец Шмит. Он часто плевался и любил браниться. Фамилию учителя истории она забыла. Языкам — немецкому, французскому, английскому и итальянскому — её учили сама нюрнбергская дама и её помощница-англичанка, смотревшая вечно, будто проглотила аршин. Ходила за ней старая-престарая старуха, которую звали Катериной. По инициативе ли лорда Кейта или сами по себе, но многие её нередко навещали. Она помнит барона и баронессу Штерн, нередко привозивших ей конфеты, и данцигского купца Шумана, платившего от имени её дяди Сипех-хана за её содержание.

Но по мере того как дела нюрнбергской дамы распутывались и устраивались, она, скучая от своих занятий, решила отправить Али-Эметэ в иезуитское преддверие монастыря. Она была хотя и замужем за протестантом, но католичка до кончика ногтей и находила, что лучше, возвышеннее и целесообразнее воспитания, какое дают отцы иезуиты, не может и быть. Лорд Кейт, который думал главнейше о персиянке, как бы от неё отделаться поприличнее, согласился на это.

— Пусть идёт в монастырь, если захочет. Я же не могу принять на себя ответственность за её целую жизнь!

Решившись на это, он уплатил за её воспитание до шестнадцати лет и положил тысячу пятьсот фунтов на её выход, обзаведение и устройство первых шагов жизни.

Затем её отвезли в монастырский пансион, где она подружилась с русской княжной и душевно к ней привязалась, как в свою очередь полюбила и её русская княжна; полюбила, как взрослая девушка любит ребёнка, тем более что между ними существовала связь в исключительности положения их обеих.

Таким образом, Али-Эметэ, мимо глаз которой, как тени, мелькнули и степное море приволжских лугов, и золотые маковки московских соборов, и невылазная грязь тогдашних петербургских мостовых, сама не зная как, очутилась в объятиях русской княжны, тем скорей, что нюрнбергка, привезя княжну Элизу, сочла себя обязанной познакомить их взаимно, как двух представительниц Востока в столице Франции.

Обласканная холодной и чопорной русской, Али-Эметэ привязалась к ней как кошечка, как зверёк, которого ласкают и любят. Она прибежит, свернётся у неё на коленях, прижмётся к груди, кушает фрукты и слушает отца д’Аржанто об избранниках Божиих и высшем предназначении их деятельности.

Но такая жизнь продолжалась недолго. Дядя Али-Эметэ, узнав, что его племянница попала в иезуитский монастырь, испугался. Он думал готовить её вовсе не для монастырской жизни. Поэтому через французское посольство в Персии он вытребовал её и поместил сперва в Гамбург, под именем девицы Франк, потом перевёл в более обширное учреждение в Лондоне, под именем девицы Шель.