Княжна Тараканова - [17]

И снова движутся воины – серебряные доспехи, белые перья, обтянутые бархатом алебарды, пищали и прочее оружие…

* * *

В огромной дворцовой столовой садились за столы десятки гостей. Рослые гайдуки, ростом под стать князю-хозяину, вносили на блюдах необыкновенные кушанья, то есть Михалу эти кушанья представлялись совершенно необыкновенными – шпинат, фрикандо – ничего подобного он прежде не пробовал…

Пили много. Случалось, что и ссорились шумно, схватывались за сабли. Бывали навязчиво любезны, почти яростно галантны с дамами…

Хозяйство было большое, широкое, поля, мельницы, скотный двор, конюшни, дворовые во дворце, крестьяне на барщине…

Княжеский дворец, перестроенный из родового старинного замка, по образцу Версаля… Колоннады, аллеи…

Впервые в своей жизни Михал ночами оставался в полном одиночестве. Если днем не было спасения от шумных гостей и придворных, то ночью Михал засыпал наконец-то в одиночестве, в маленькой узкой комнатке, где едва помещались кровать и на стене над ней распятие деревянное, столик и простой стул, а в углу – оловянный таз для умывания… В парадных покоях обстановка была совсем иная – штофные обои, паркетные полы, зеркальные окна, мозаика… Михал скоро понял, какое место отведено ему в этой причудливой пестрой, разноцветной пирамиде всевозможных титулов и самолюбий. Да если бы он и не понял сам, последний казачок уж дал бы ему понять, подавая за обедом самые остатки кушанья или забывая налить воду в умывальный таз… Но подобные обиды, конечно же, стоило посчитать мелочами и не обращать на все это внимания. Но на самом-то деле и эти мелкие обиды невольно запоминались…

* * *

Здесь, в княжеском имении, Михал узнал, что это такое: настоящая магнатская охота, когда сотни крестьян гремят колотушками, загоняют оленей, зубров, лосей… Выучился участвовать в опасной охоте на медведя… Желтые и синие костюмы охотников, богато расшитые серебром… Кареты с дамами, следовавшие за охотниками… Звонкий лай породистых собак… Затем… охотничьи трапезы, пиры в огромной столовой, когда поедалось необычное число охотничьих трофеев, приготовленной вкуснейше дичи, приправленной соусами, маринадами, шампиньонами и еще бог весть чем… Михал выучился есть, орудуя ножом и вилкой, как молодые аристократы, воспитанные в самых тонных парижских гостиных… Сервизы расцветали нарисованными на круглобоком белоснежном фарфоре яркими букетами, купами пестрых нежных цветов…

Кофе подавался во время утренних завтраков, черный, душистый, в чашках, украшенных радзивилловским вензелем… Здесь услаждали слух не игрою на теорбе, не стуком в бубны, но приятным звучанием клавесинов… Молодежь забавлялась, разыгрывая живые картины, загадывая загадки… Он выучился бойко говорить по-французски, осмеливался даже отпускать комплименты юным паннам-подросточкам… Игры и забавы уравнивали молодых людей, принуждали едва ли не забывать о титулах и родовитости…

* * *

Но Михала также и учили кое-чему, в достаточной мере серьезному. При дворе князя служили и образованные люди, серьезно учившиеся в свое время в Краковском университете. Одному из них, некоему Цесельскому, князь поручил давать уроки Михалу. Таким образом, мальчик получил некоторые познания в области математики и всеобщей истории. Михал также продолжал читать латинские и греческие книги, пылившиеся на полках дворцовой библиотеки. Француз, ведавший княжеской коллекцией оружия, давал Михалу уроки фехтования. Это были, наверное, лучшие часы дворцовой жизни, то есть лучшие для Михала, когда они фехтовали по утрам в солнечном саду… Возможно было сказать, что получаемое Михалом образование, конечно же, основывалось на принципах, принятых в коллегиях иезуитов[17]. Но все же самым основным принципом, занимавшим его чувства и мысли, являлся некий смутный принцип, провозглашавший смутно некоторое свободолюбие, то есть желание, жажду, необходимость свободы; причем необходимость свободы именно для данного конкретного человеческого существа, то есть для Михала! В чем, собственно, эта свобода должна была заключаться, покамест еще не вполне было ему ясно. Всего вероятнее, эта свобода должна была заключаться в прекрасной возможности путешествовать, есть и пить все, что захочется, и… ни от кого не зависеть! Но вот этого последнего явно труднее всего было достигнуть! И даже совсем и не было понятно, как же все-таки этого достигнуть!..

* * *

Князь, которого окружали в его жизни самые занятные фигуры, приметил тем не менее подростка Доманского, порою заговаривал с ним, похохатывал, трепал по волосам или по плечу, поощрял читать книги, хотя сам предпочитал для чтения что-нибудь легкое, наподобие французских галантных романов. Князь прочил Михалу в дальнейшем карьеру в качестве своего секретаря, который мог бы с большим умением заниматься княжеской перепиской и являться опытным советчиком-консультантом в делах политических.

– Этот паренек сделается со временем вторым Огродским! – говаривал князь.

Но в этом он, пожалуй, совершенно ошибался! Огродский, шляхтич, воспитанный при дворе Станислава Понятовского-старшего, получил образование в Краковском университете, затем учился в Голландии. Многие считали его редкостным человеком, говорили, будто он знает в лицо всех поляков и литовцев, знает все об их браках, денежных делах и разного рода приключениях. Он был трудолюбив, точен, скромен, терпелив, умел хранить тайны семейства своего патрона, отличался безупречной нравственностью… Если бы князь более внимательно приглядывался к своему окружению, то есть, в частности, к Михалу Доманскому, он, наверное, никогда бы не предположил сделать из этого мальчика «второго Огродского»! Дело в том, что Михал вовсе не был наклонен ни к точности, ни к безупречной нравственности. Он мог быть верным и мог хранить чужие тайны, но… он слишком много мечтал о свободе для себя и хотел обрести эту свободу как возможно скорее. Он не был осторожен. Он вовсе не годился на роль преданного секретаря. Нет, не годился!..