Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - [232]
– Ты прекрасна, – шептал он, – как гурия рая, и аромат из уст твоих – как аромат только что открывшейся розы.
Но Хадичэ, уклоняясь от его поцелуев, произнесла такие стихи:
Ахмат понял, что это попытка подорвать его веру в Адикэ, и чуть заметно усмехнулся.
– О моя Хадичэ, любимая больше других, – заговорил он ласково, – зачем говоришь ты о коварствах и лжи, когда мое сердце полно тобою? Я задумал великое дело и одной тебе доверяю его сегодня. Другие же только после ухода войск из Сарая узнают о нем. Ты умна и оценишь это.
Глаза Хадичэ загорелись любопытством, и она насторожилась. Нежно прижимаясь к хану, она отдает ему томно свои полуоткрытые губы, и оба они, как пчела мед, нежно сосут сладость поцелуя.
Всю ночь среди ласк и поцелуев выспрашивала Хадичэ мужа о походе на Русь и радостно смеялась, когда обещал он ей самоцветные камни, соболей, шелка и парчу русских князей и бояр, золотую и серебряную утварь.
– Они богаты, но жадны, эти хяуры, – говорил он, – я и мои эмиры раскроем их сундуки. Я привезу тебе новых служанок, не из девок деревенских, а из княжон и боярышень. Гюльчахрэ – ни слова! Она жадна и захочет все захватить, а я тайно, нарушив закон, дам тебе вдвое больше, чем ей.
Взглянув нечаянно в глаза Хадичэ, хан увидел в них хищную радость и в то же время недоверчивую тревогу. Он понял ее.
– А что ты дашь… – сорвалось невольно с ее уст, но она сейчас же замела след своих мыслей, добавив: – Что ты привезешь нашему сыну?
– Драгоценное оружие, – молвил хан, закрывая глаза, чтобы она не догадалась, что он понял, о ком она хотела спросить. Он притворился усталым и продолжал: – Смотри, уж светает, и я не хочу, чтобы азан застал меня здесь неготовым к утренней молитве.
Но она не отпустила его, пока он снова не испил ее ласк, выведывая у него, когда выступают войска. Он понял и это и нарочно удлинил срок на месяц.
Выходя из покоя Хадичэ, Ахмат вдруг опять почувствовал тревогу за Адикэ и, вспомнив стихи, беззвучно прошептал:
– О трезвая, холодная змея!..
Когда в деревне Русский Карамыш узнали, что хан Ахмат замыслил поход на Русь и созывает в Сарае совет эмиров, все русские сабанчи[187] заволновались.
Хотя сабанчи состоят из разных поколений, но любовь к далекой родине и вера христианская живут в сердцах и у старых и у молодых. Татары ордынские – не то что казанские: не притесняют их, позволяют им молиться по-своему в русской моленной избе и совершать там все таинства, которые совершать без попов можно, ибо с отъездом в Москву епископа Вассиана и в самом Сарае русских попов лишь два-три осталось.
В карамышской молельне старец Евфимий после молитвы обратился к единоверцам своим.
– Братия, – заговорил он с волнением, – гневом Божиим от родной земли и Церкви мы отторгнуты. Но можем ли мы Русь святую не помнить? Те же, что тут родились, в рабстве родителей своих, могут ли сердцем и душой не чуять того, что мы к Руси питаем?
Говорил старец со слезами, и все плакали, боясь новых разорений, новых полонов и лютых мук и смерти братий родных на Руси. Вспомнил Евфимий, как семья его и сам он в полон попали татарский.
– Мы – люди малые, – продолжал он, – но и мы можем помочь родной земле, родным братиям православным. Упредим Москву о грозе грядущей! – Старец помолчал и тихо добавил: – Может, кто из нас, кой телом силен и сердцем тверд, свершит дело Божие – погонит вестником ко князю московскому, дабы успел он силы набрать ратной, дабы защитил святую Русь.
Пал на колени старец, и все за ним, и плакали пред иконами о спасении родной земли…
Когда поднялись все с колен, выступил вперед молодой парень Захар, сын Иванов, прозвищем Силован, поклонился старцу и тихо молвил:
– Достаньте мне двух сменных коней, погоню я мимо Дона, через Дикое Поле до русских степных дозоров. Коли коней загоню, так пешой пойду, а в Москве буду.
Благословил старец Захара и сказал:
– Соберем, православные, все нужное. Угоним тайно из степных табунов коней добрых, пшена, лепешек и другие подорожники изготовим и Бога молить будем о добром пути Силовану.
– Спаси Бог вас, православны, – ответил Захар Силован, – токмо тут о стариках моих позаботьтесь, а сам я, ежели надобно, и голову за Русь положу.
– Дай тобе, боже, живу быть, – говорили кругом мужики и женки, – прими на собя, Захарушка, испытание за всех. Смилостивится Господь, поможет государю московскому. Разобьет он мучителей наших и нас и детей наших от рабства и муки непереносныя ослобонит.
Эту ночь русские сабанчи провели тревожно: прокрадывались в степь, хоронясь с раннего вечера в балках и буераках, дабы захватить неслышно и незаметно двух коней из табунов своего эмира. Это было опасно, как на войне, – малейший промах грозил лютой мукой. Даже если все сойдет благополучно, нужно сохранить строжайшую тайну, ибо по законам ордынским всякий, кто поможет бежавшему рабу конем, одеждой или пищей, подлежит смертной казни.
