Завладев ладонью, Ярослав тихо поднес мою руку к своему лицу, придвинувшись совсем вплотную. Он был без пиджака, в одной рубашке, и плечом я чувствовала тонкий хлопок. Кончики пальцев ощутили его скулы, его веки. Получалось, что глаза у Ярослава были закрыты. Он водил моей ладонью — и помимо воли я гладила его лоб, его виски, его скулы, его подбородок. Чтобы пальцам ничего не мешало, я тоже закрыла глаза, обостряя ощущения. Над губой свежевыбритая кожа покалывала. Было неизъяснимо приятно обвести четкий контур его губ. Это уже была моя инициатива, мне так давно хотелось это сделать. Левая рука Ярослава на мгновение замерла, словно не веря, но и не препятствуя мне. А потом… А потом он прижал мою ладонь плотнее и начал целовать. В это же время правая его рука незаметно нырнула под водопад моих волос, и, пользуясь прикрытием, поднялась до затылка. Это был полный плен, его губы целовали мои пальцы, его пальцы легко перебирали мои волосы, гладили мою шею и затылок, заставляя тепло волнами уходить по позвоночнику вниз. В голове взрывались фейерверки.
Мне казалось, что я сейчас сознание потеряю. Его губы целовали мою ладонь, словно уговаривали не сердиться, что-то рассказывали, обещали, что все будет хорошо.
Фильм про нанотехнологии заканчивался, скоро включат свет… Я и страшилась этого, и радовалась. Мне просто необходимо побыть одной.
Фильм закончился — и, похоже, мы с Сергеем оба взвились вверх, как чертики из табакерок, боясь быть застуканными. Свет включился — а мы уже сидели на своих местах. У меня в ладони была зажата записка. «Я приду сего дня?»
Угу, сего дня.
Пахать еще на этом поле не перепахать.
Хорошо еще, восклицательный знак вместо вопросительного не поставил, двоечник противный…
* * *
Я добралась до дома как в тумане.
Включила чайник, взялась картошку чистить — поняла, что руки трясутся. Поставила кастрюльку на огонь — и забыла про нее насмерть.
Было холодно, меня знобило. Надо, наверное, переодеться и причесать растрепанные волосы, но не было ни сил, ни желания. Сейчас он придет — и все начнется по новой, как ни в чем не бывало? А потом снова неотложные дела и привет?
С друзьями так нельзя.
Но мы ведь и не друзья. С друзьями легко. С ними дурачишься и веселишься, понимаешь их с полуслова.
А с ним мне плохо, без него еще хуже, какая же это дружба. Мы же кружим друг около друга как две голодные косатки. Это пытка какая-то, а не дружба. Все так запуталось, я ничего не пойму!
Потянуло горелым — оказывается, вода в кастрюльке выкипела, картошка превратилась в уголь. Пришлось выставить ее на крыльцо, распахнуть окно и дверь, чтобы вытянуть гарь. Я завернулась в красное шерстяное покрывало, забралась на диван с ногами.
Может быть, не пускать его, не начинать все сначала? Уйти отсюда, пусть стучится в закрытую дверь, сколько хочет. Какое у нас будущее? Никакого совершенно. Кто он и кто я. Зачем все это, вот уж глупости.
Тепло окончательно покинуло избушку. С трудом я поднялась, захлопнула дверь, закрыла окно. Кое-как налила чая, снова забралась на диван, обхватила чашку, грея руки.
Сплошные тайны, сплошные дела. Меня слишком сильно тянет к нему, вот в чем беда… Я голову от него теряю.
В дверь тихонько постучали — я вспомнила, что накинула крючок.
Путаясь в покрывале, дошла в одних носках до двери, сняла запоры.
Сильный рывок — дверь распахнулась. На пороге стоял Ярослав. В камуфляже, в серой трикотажной рубашке.
Он молчал, и я молчала. Бухало сердце, словно медный колокол.
Без тапок ступни быстро замерзли на ледяном полу.
Я прошлепала обратно к дивану, забилась в угол.
— Что-то сгорело? — принюхался Ярослав.
— Картошка.
— Поэтому так холодно?
— Угу.
Хлопнула дверь: Ярослав вышел за дровами. Вернулся с охапкой, сгрузил ее на жестяной лист, стянул камуфляжную куртку, повесил на гвоздь и по-хозяйски завозился у печки. Как у себя дома!
Я наблюдала за его действиями из покрывального кокона, словно сова из дупла.
Вот он появился, высокий, красивый, подтянутый. Опять хочется смотреть на него, не отрываясь. А потом он уйдет, как в тот раз. И ночи опять станут беспросветно черными…
За окошками стремительно темнело. Время ведь уже перевели.
Ярослав возился у печки, изредка бросая на меня быстрые взгляды.
Потом спросил:
— Сильно замерзла?
— Да.
Поленья в печи разгорелись.
— Тебе дров не жалко? — вдруг спросил он.
— Нет.
— Тогда я оставлю дверцу открытой — огонь будет видно. Но они скорее прогорят.
— Хорошо.
Мне никак не удавалось согреться, наоборот, чем дальше, тем больше я остывала, начала дрожать мелкой дрожью. Пламя в открытой печи завораживало взгляд.
Ярослав задернул шторы. Наступил призрачный сизый полумрак, лишь бился под печными сводами огненный цветок.
Неожиданно я почувствовала, что еду вместе с диваном по полу. Как Емеля на печи.
Подтащив диван так, чтобы он очутился как раз напротив открытой печной дверцы, Ярослав уселся сам, ближе к другому краю.
Дрова в печке обуглились, по головням пробегали искры, огненный рисунок постоянно менялся, и казалось, что там, в глубине, раскинулся черный причудливый город, в котором мерцают огни.
Я высунула ноги из-под покрывала, пододвигая ступни ближе к теплу, чтобы они хоть немного оттаяли, а то скоро у меня зубы от холода стучать начнут.
