Князек - [37]

Черный Вилл собственной персоной проводил Морлэндов в отведенные для них гостевые покои, по пути отдавая приказы развьючить и разместить лошадей в конюшнях. Он был дружелюбен и жизнерадостен, искренне восхищаясь красотой коней, с интересом расспрашивая Джона о происхождении Китры и обещая назавтра прекрасную охоту.

– О, такая охота вам, южанам, и во сне не снилась! – приговаривал он. Пол прикусил язык – хотя был раздосадован: ему неприятно было, что его обозвали южанином, в то время как он всю жизнь откровенно презирал разнеженных жителей юга.

– Я должен был узнать вас, не заглядывая в бумаги, – продолжал тем временем Черный Вилл, – до меня долетали слухи, что молодой Морлэнд-наследник высок, словно юное дерево. И если это не растопит сердца моей дочери, то уж ничто ее не проймет. Она для меня все. – Он вдруг посерьезнел. – Ее мать была прекрасна, словно утренняя звезда – она умерла, когда Мэри минуло два года. Я больше не женился – хотя получил множество предложений и по эту сторону границы, и по ту... Никто и в подметки не годился покойнице Мэри – никто, кроме ее дочери. И она достойна принца! – он оглядел Джона с ног до головы. – Ну, по крайней мере, сегодня я могу предложить ей самого высокого молодого человека, какого я когда-либо встречал. – Он расхохотался и хлопнул Пола по спине своей ручищей, что была не легче кузнечного молота.

– Ну, пойдемте, – сказал он, – пора в зал. Обед, должно быть, уже готов, а вы наверняка проголодались с дороги.

Морлэнды проследовали за ним по лабиринту комнат и коридоров – Джон решил, что, попытайся он пройти по ним в одиночку, он наверняка заблудился бы. В зале хлопотали слуги, устанавливая столы и скамьи. На возвышении уже стоял особый стол для господ – но на нем не видно было ни тарелок, ни солонок, ни хлеба – словом, ничего из того, к чему привыкли Морлэнды. Черный Вилл уселся на скамью в самом центре и заботливо усадил обоих Морлэндов справа и слева от себя. Слуги уже несли деревянные тарелки и оловянные кружки. Пахло мясом – к этому манящему аромату примешивались запахи людского пота и псины от собак, сновавших тут же. Большой очаг так дымил, что на противоположном конце зала уже ничего нельзя было различить. Черный Вилл вытащил из-за пояса кинжал и положил его на стол перед собой – похоже, что он за обедом заменял ему и вилку, и нож. Джон хотел было достать свой столовый прибор, аккуратно упакованный в кожаный, расшитый золотом чехольчик – но почему-то застыдился. Он просто вытащил из ножен свой кинжал и., подобно Черному Виллу, положил его рядом с тарелкой.

– Когда же мы будем иметь честь быть представленными вашей дочери? – спросил Вилла Джон: в зале было так шумно, что ему пришлось возвысить голос. Черный Вилл ухмыльнулся – но уже не хищно, а скорее нежно.

– Да вы уже видели ее, хотя вас и не представили друг другу. Мэри, птичка, поди-ка сюда и приветствуй гостей!

Джон повернул голову – и увидел все того же высокого мальчика, стоявшего чуть поодаль с тем же холодным и властным выражением на лице. И Джон понял все – прежде, чем «князек» приблизился, повинуясь отцу, и с улыбкой, в которой было больше злости, нежели веселья, стащил с головы алую кожаную шапочку. Выпущенные на волю мягкие волосы цвета лунного серебра рассыпались по плечам и груди, закрыв украшенный самоцветами пояс...

– Моя дочь и наследница, Мэри Перси! Полагаю, первое, что она сделала, увидев вас – это натравила на вас свору псов, а? – и он оглушительно расхохотался, а Мэри Перси стояла, уперев тонкие руки в бока и продолжая изучать пришельцев своими раскосыми серыми глазищами. В груди у Джона все сжалось от любви, жалости и нежности.

Они жили в усадьбе Черного Вилла уже неделю – охотились с собаками и соколами, осматривали окрестности и пытались привыкнуть к этим странным грубым людям и здешней суровой жизни. Попросив поутру горячей воды, чтобы умыться, Морлэнды совершили первую оплошность – первую в ряду подобных ей, со всей очевидностью свидетельствующих, что жизненный уклад Нортумберленда существенно отличается от обычаев йоркширцев. Но никто ни разу не упомянул об истинной цели их приезда. Подарки были придирчиво изучены – и с благодарностью приняты. И все. Об остальном же все молчали, словно сговорившись, – но вот, в канун праздника Всех Святых, дело сдвинулось с мертвой точки...

К этому празднику Мэри – Бог знает, сколь неохотно – впервые облачилась в женское платье. Наряд был роскошен – из богатого, темно-лилового бархата, с нижней юбкой из золотистой парчи. Но, хотя платье тщательно сберегалось, видно было, что оно не новое – такие наряды с квадратным воротом, ниспадающими широчайшими рукавами и юбкой колоколом вошли в моду лет тридцать назад. Ее изумительные светлые волосы падали из-под французской круглой шапочки, такой же старомодной, как и платье. Но несмотря на все это, Джон подумал про себя, что в жизни не видел более прекрасной девушки – лицо его говорило об этом так красноречиво, как если бы он во всеуслышание признался сам. Но Мэри Перси хранила прежнюю гордую осанку, не глядела на него и не улыбалась – словно женское платье требовало от нее куда большего мужества, нежели мальчишеский наряд.