Князек - [24]

– Нет, не волнуйся, все в порядке. Я вернулся, мама. Ты почти потеряла меня – но теперь... все уже хорошо.

Елизавета жестом удалила горничную, и, когда они остались вдвоем, протянула руки навстречу сыну. Он пересек комнату, упал на колени и на мгновение прижал ее ладонь к своей щеке. Елизавета почувствовала, что он весь дрожит, и ощутила запах пыли и пота – запах мужчины, такой неожиданно сильный в этой небольшой, освещенной свечами комнате. Джон взял головную щетку из рук матери и, поднявшись, принялся расчесывать шелковистые локоны. Елизавета внимательно смотрела на его отражение в зеркале – и терпеливо ждала.

– Леттис получила должность при дворе, – произнес он наконец.

– Я рада, – откликнулась мать. – А ты?

– И я тоже... Королева хотела, чтобы я остался, и это была честь для меня: все вокруг говорили, что быть замеченным королевой – величайшая честь. Но я чувствовал себя, словно зверь в западне. Разумеется, я должен был смириться. Отец говорил... но я знал, что должен, хотя и был в полнейшем отчаянии... А потом... – он запнулся.

– Ну же, – мягко настаивала Елизавета, – говори, мальчик. – И Джон рассказал ей все.

– Это было во время второй аудиенции – день выдался невероятно жаркий, и в зале полно было народу, и от тепла разгоряченных тел было еще жарче... Мы все должны были стоять – ведь королева сама никогда не садится. Она расхаживала по тронной зале взад-вперед, изредка останавливаясь под балдахином, покрывающим престол – и все время рядом с ней был горделивый, роскошно одетый человек. Порой она прислонялась к его плечу, как любовница, и, когда он приглушенным голосом заговорил с ней, рассмеялась, словно его речь чрезвычайно позабавила ее.

– Господин Дадли? – отважилась спросить Елизавета. Джон склонился ниже и неверное пламя свечи высветило его лицо очень отчетливо.

– Да, господин Роберт Дадли. Между ними такая удивительная близость – они куда более родные, нежели любовники. Они напоминают, скорее, братьев-близнецов. В конце аудиенции она послала за мной, и, когда я приблизился, она жестом приказала всем удалиться – даже господину Роберту, который вышел с эдакой ленивой грацией, но очень неохотно. Мне пришлось стоять совсем близко от нее – так мало было место в том уголке залы, который она избрала. Я стоял столь близко, что ощущал ее запах и, глядя ей в лицо, я отчетливо видел тончайшие морщинки сквозь слой белил и румян, каждую ресничку...

Он поймал в зеркале взгляд Елизаветы, и рука, держащая щетку, замедлила движение.

– Ее глаза такие темные – словно бездонный омут, и в них, словно рыбы в черной воде, лениво плавают мысли... Какое-то время она, не отрываясь, глядела на меня, а потом сказала: «Ты горд, господин Морлэнд».

Я ответил: «И мне есть чем гордиться – ведь ваше величество выбрали меня, чтобы почтительнейше служить вам».

«Да, – отвечала она. – Всякий почел бы это за честь, но не ты. Почему? Нет, не отвечай, – оборвала она меня прежде, чем я успел раскрыть рот. – Ты не придворный – это горькая правда».

– А для кого эта правда горька – для нее или для тебя? – спросила Елизавета. Джон помотал головой и нервно сглотнул – волнение мешало ему продолжить рассказ. А, может, в горле у него пересохло от дорожной пыли...

– Не знаю... Она не объяснила. Она долго-долго смотрела на меня, а потом вдруг улыбнулась: «Мой добрый друг, господин Дадли, не хочет, чтобы ты находился при дворе. Ты догадываешься, почему...»

Я ответил: «Я польщен, ваше величество».

«Что естественно, – отвечала королева. – Зачастую я противоречу господину Роберту для его же блага, но на этот раз я решила доставить ему удовольствие – а заодно и тебе. Итак, если захочешь, можешь уехать домой – и при этом не чувствовать себя виноватым. Я отпускаю тебя».

Я не нашелся, что же ответить – и тут мне показалось, что по ее лицу пробежала тень грусти. Она повторила: «Я отпускаю тебя на волю, но ведь ты понимаешь, что в моей власти было бы не расставаться с тобой, словно с птичкой, которую преподнесли мне в подарок в золоченой клетке. Наслаждайся же свободой, которую я подарила тебе. Благослови тебя Господь, Джон Морлэнд. Не забывай меня».

На глаза Джона навернулись слезы, и он чудовищным усилием овладел собой. Елизавета безмолвствовала.

– Именно в эту минуту ты чуть было не потеряла меня, мама, – наконец хрипловато выговорил он. – Не до того, как она дала мне свободу, а после... Моим глазам вдруг открылась бездна ее одиночества... – он сделал рукой резкое движение, будучи не в силах подобрать нужные слова. – Тогда-то я и захотел остаться. Какая же это была хитрая и коварная ловушка! Ведь если бы я остался с ней по собственной воле, то уже никогда не смог бы оставить ее...

Он продолжал расчесывать волосы матери. Несмотря на полнейшее смятение, он ни разу не причинил ей боли. Руки его казались такими могучими и одновременно такими нежными, что Елизавету охватил трепет.

После долгого молчания он произнес:

– Отец сказал, что королева как две капли воды похожа на покойного короля. – Он помолчал. – Он произнес это так разочарованно...

Джон умолк, и в спальне вновь воцарилась тишина – словно птички, вспугнутые выстрелом, вновь вернулись к гнезду. Елизавета откинулась назад, прислонившись к сыну, и потихоньку закрыла глаза. Рука Джона, сжимающая щетку, двигалась все медленнее и медленнее, и вот щетка с тихим стуком легла на подзеркальник, и Джон обнял Елизавету и положил голову ей на плечо…