Князь Владимир — создатель единой Руси - [40]

Непосредственное воздействие на русов «греческой веры» отчасти сохранилось и в первой половине Х в. Однако прослеживается оно уже не так отчетливо и в основном по археологическим находкам. Среди небольшого числа нательных крестов, найденных на территории древней Руси в погребениях этого времени, особую группу образуют кресты довольно своеобразной формы — с расширяющимися концами, вписанные в круг. В Византии этот христианский символ известен с конца IV в., а в Северном Причерноморье вписанные в круг кресты появились на рубеже VIII–IX вв., когда их изображения стали наносить на престолы херсонесских храмов.

Надо, однако, заметить, что «Русская митрополия» с этого времени вдруг выпадает из поля зрения духовных и светских властей Византии. И уже в книге Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», где имеется перечень митрополий, архиепископств и епископств, подчиненных константинопольскому патриарху, «Русской митрополии» нет.

Сплошное археологическое исследование средневековых древностей Киевской земли показало, что с началом Х в. в погребальном обряде киевских «полян» произошла капитальная перемена. Теперь, вместо кремирования, «люди земли Русской» в массовом порядке стали предавать тела усопших земле (в подкурганных прямоугольных ямах), ориентируя их головой на запад, то есть именно так, как это предписывает христианский погребальный культ. В самом Киеве захоронения по обряду ингумации даже численно преобладают. Предложение включить «полянские» могилы с ингумациями в эволюцию языческой погребальной обрядности не было подкреплено убедительной аргументацией. В то же время единственным серьезным аргументом против того, чтобы связать эти изменения в погребальной обрядности с влиянием христианства, служит тот факт, что в указанных могилах практически отсутствуют предметы христианского культа — нательные кресты, образки и т. п. В восточнославянском ареале «кресты найдены в 23 погребениях X–XI вв. и одном кладе конца XI в.»[14]. В Киевской земле их находки единичны.

Но ведь в раннесредневековых «варварских» обществах, где у христианства не было устойчивых традиций, обычая постоянного ношения крестов и не существовало. Лишь немногие представители знати в целях укрепления социального престижа включали нательные кресты в состав ожерелий и других личных украшений. В отдельных случаях кресты изготовляли исключительно для погребения. Например, в могилах франкской и аллеманской знати меровингской эпохи (VI–VII вв.) встречаются кресты из золотой и серебряной фольги с отверстиями на концах, очевидно предназначенные для украшения савана (в погребениях они лежали по бокам или поверх покойного) и в силу этого характерные только для погребальной культуры. Их древнерусской аналогией являются кресты из листового серебра, имевшие ту же функцию наглядно продемонстрировать перед лицом смерти приверженность усопшего христианской религии. Но повседневное использование предметов личного благочестия было в обычае только среди небольшого слоя «лучших людей». В древнерусских погребениях (мужских) нательные кресты всегда являются частью «дружинно-купеческого» инвентаря: оружия, деревянных чаш с серебряными оковками, весов, монет и т. д.

В народной среде почитание креста прививалось с еще большим трудом. Для большинства крест «был символом предназначаемой для рабов позорной смерти, непереносимым и немыслимым унижением Бога», поэтому «казнь Иисуса на кресте часто ощущалась народом, привязанным к традиционным формам благочестия, как оскорбление величества в буквальном смысле слова»[15]. Символика креста вызывала неприятие у многих антитринитарных ересей (отрицавших никейский догмат о Троице), в том числе и у ариан. Великий монгольский хан, находившийся под влиянием азиатского несторианства, шокировал Марко Поло тем, что отвергал поклонение кресту как богохульство: «Он ни за что не позволяет, чтобы перед ним несли крест, потому что на нем страдал и умер столь великий человек, как Христос».

Таким образом, между археологией и историей в данном случае нет никакого противоречия. Напротив, материалы археологических раскопок находятся в точном соответствии с данными письменных источников о распространении в первой половине Х в. христианства в Русской земле. Несомненно, что численность христианской общины Киева была весьма значительной.

Иную картину видим «на дворе теремном», среди дружинной «руси». Здесь христианство приживалось с большим трудом. Причинами тому были культурная отчужденность «княжеского общества» от массы рядовых «кыян», полиэтнический состав княжеской дружины, а также различные христианские запреты и ограничения, противоречившие дружинному образу жизни.

Обстоятельную информацию по этому вопросу предоставляет письмо болгарского хана Бориса римскому папе Николаю I (880-е гг.). Как видно из этого послания (по сути, длиннейшего вопросника, состоящего из 106 статей), Борис был чрезвычайно озабочен проблемой примирения христианства (а именно его правил практического поведения) с традициями милитаризованного болгарского общества, в котором главное место отводилось воспитанию воинских доблестей и прославлению военных успехов. Он допытывается у папы, что надлежит делать, если весть о вражеском нападении пришла во время молитвы; следует ли государю прощать убийц, воров и прелюбодеев; как надлежит обращаться с ратниками, бежавшими с поля битвы, ослушавшимися приказа, или с теми, у кого во время смотра конь и оружие оказались не в должном порядке; как, в конце концов, карать, не применяя смертной казни (папа здесь ограничился советом смягчать правосудие милосердием). Другие вопросы касаются традиционных воинских обрядов болгар: использования лошадиного хвоста в качестве знамени, веры в предзнаменования, исполнения перед сражением ритуальных песен и танцев, ношения амулетов и оберегов, принесения клятвы на мече и т. д. Борис был огорчен, что папа сурово осудил их. Тревога болгарского вождя может быть легко спроецирована на настроение русских дружинников по отношению к новой религии, которое «Повесть временных лет» определяет так: «Неверным бо вера христианская уродство есть». Военная прослойка любого языческого общества видела в христианстве потенциальную угрозу, которая может ослабить единство дружинной касты и ее военную мощь.