Князь Владимир - [259]

– Ого, – сказал Владимир.

Хан оглянулся на сыновей. Странная искорка мелькнула в глазах. Уже совсем другим тоном, будничным, добавил:

– Но вообще-то у нас неурожай. Третий год кряду! Скот наполовину вымер, люди отощали. А у полян, по слухам, урожай был. Ваш край засуха миновала.

Владимир кивнул. Это понятнее, чем бодрые кличи о дедовской славе. Тот клич годится лишь для простолюдинов, а князья должны видеть и то, что под красивой одежкой.

– Эта дорога нехороша, – сказал он почти сожалеюще, – за тем лесом уже встала пешая рать Волчьего Хвоста, а за нею – конница Войдана. Это десять тысяч мечей и топоров.

Хан прямо взглянул в глаза молодого князя:

– Знаю. Мои лазутчики уже донесли. Но что нам делать? Кони устали. Если свернем, пытаясь обойти эту силу, то треть коней падет. Люди уже ропщут. Я их едва держу в кулаке. Еще чуть – из войска превратятся в отряды голодных грабителей, что из-за куска хлеба не увидят грозного блеска ваших мечей. И тогда все падут даже без славы.

– Сабель, – поправил Владимир. – Это на Западе мои войска с мечами и топорами. А против Степи – сабли и копья. Мы быстро учимся. Но давай поговорим о другом. Ты каган, и я каган… Ну, пусть ты – хан, а я – князь, но мы видим дальше и знаем больше, чем наши народы. Это для них существует незыблемый покон, а мы-то знаем, что и народы рождаются, живут, стареют, исчезают… Но пока живут, многое могут совершить, изменить, поменять богов, земли, язык, имена. Я ничего такого не предлагаю, в один день не делается, но зато можно в один день… пусть в одно лето – сесть на землю!

Он умолк, задержал дыхание. Наступила тяжелая тишина. Сыновья хана грозно сопели, бросали ненавидящие взгляды. Когда Владимир закончил, один подпрыгнул, как ужаленный змеей, ухватился за рукоять сабли, закричал злым гортанным голосом. Второй вытащил нож и впился в горло Владимира безумными глазами.

Хан несколько мгновений пристально смотрел в лицо киевского князя. Губы дрогнули, на лбу глубокие складки стали еще глубже.

– Ты молод, – сказал он медленно, – но зрел умом. Хотел бы, чтобы мои дети были похожи на тебя.

Один из сыновей с проклятием отшвырнул полог, затрещало, выбежал. Слышно было, как заржал конь, затем донесся дробный стук копыт. Второй спрятал нож, задвинул саблю в ножны, сел, глядя на киевского князя с ненавистью и недоумением.

Владимир сказал осторожно:

– Похоже, мои слова не были для тебя неожиданностью?

– Ты удивлен, – ответил хан с печальной усмешкой. – Это головы моих людей заняты заботой, как накормить коней, где найти воду, где купить соли… а я, которому еду приносят в шатер, могу думать о племени. Обо всем моем народе. И конечно же, думал и о земле, и о рыбачестве… в юности я видел море, знавал народы моря, что живут лишь ловлей рыбы… я думал, думал, думал. Даже мои дети не знают, о чем я думал, ибо мысли бывают дикими и настолько глупыми, что я умер бы от стыда, узнай их кто. Ты князь, сам знаешь. И лучше всего, похоже, это осесть на землю. Многие народы, прежде кочевые, так делают… или исчезают. Но где сесть? Земли уже заняты. И местные племена берегут их ревниво.

Его старческие глаза смотрели с надеждой. Владимир сказал осторожно:

– Пока что земель у нас свободных немало. Но, чтобы не возникло распрей, надо сразу заключить ряд, а потом объявить его народу. Мол, печенеги осядут на этой реке, будут охранять Русь с этой стороны, не дадут перейти ее никаким врагам Руси, а буде сунутся – вступят в бой, не дожидаясь подхода войска из Киева или других земель Руси. Это сразу помирит славян с вами, ибо будете не только жрать плоды земли, но и защищать ее плечо к плечу!

Хан хитро улыбнулся:

– Ну, защищать придется не плечо к плечу, а нам вступать в бой первыми… но ты прав. Мы чем-то должны заплатить больше, чем местные. Однако как это объявить народу? Нас поднимут на копья.

Владимир ответил ему прямым взглядом:

– Думаю, у тебя тоже есть умельцы, как задурить головы. Да так, что народ будет в задницу целовать как благодетеля. Коим ты на самом деле и будешь. Но подать надо не как спасение от голода, иные из гордости предпочтут и вовсе помереть, а что-то приплести о ратной славе, доблести предков, зове богов… Песенников заставь поработать! Вот они орут о том, как славно сгинуть в бою, как горячею кровью омыть… Это сейчас так надо, понятно. Но теперь пусть поют, что высшая доблесть – в тяжком труде, копанье в навозе, еще надо землю пахать и на колени перед князем падать… Умелой песней простого человека можно на любую дурь толкнуть! Как и на благое дело.

Уже рано утром, когда Владимир, провожаемый ханом и его сыном, откинул полог, хан спросил невесело:

– Но что будет с моим народом? Останется ли само имя печенегов?

– Лишь богам это видно, – ответил Владимир сумрачно. Самого раздражало, что кому-то, пусть богам, видно дальше. – Но так ли это важно? Поляне, дрягва, печенеги, савиры, торки, берендеи – что есть имена? Всем нужен хлеб, чистая вода, синее небо. Все имеют право на счастье.

Жаркое солнце светило с синего неба, светило печенегам, полянам, киевским русичам. Уже садясь на коня, Владимир подумал запоздало, что можно бы сослаться на таких же кочевников, как печенеги, конных болгар. Те, черноволосые и узкоглазые, осели на землях славянских чуть южнее, тоже слезли с коней и начали распахивать земельку. Имя их не только осталось, но и дало название всему новому царству. Даже сами местные славяне постепенно стали зваться болгарами.