В крохотную каморку челядной шагнул высокий молодой воин. Лицо смуглое, хищное, голова чисто выбрита, лишь с макушки свисает длинный клок пышных темно-русых волос. В левом ухе серьга с рубином, смуглое лицо худое, настороженное, с выпирающими острыми скулами. Даже здесь, в своем тереме, он двигался как волк в лесу: настороженно, бесшумно, готовый внезапно оскалить зубы. Пальцы крупных мускулистых рук никогда не удалялись от короткого меча на бедре и кинжала на поясе.
Железный шлем на локте левой руки, рубашка из железных колец плотно обтягивает широкие плечи, ноги в облегающих кожаных портках и высоких сапогах для верховой езды.
Вместе с ним в тесное помещение ворвались тревожащие запахи конского пота, степных трав, пожаров и крови. Женщина, что лежала скорчившись на широкой дубовой лавке, повернула измученное худое лицо. С воином пришел запах гари, словно бы стены раздвинулись и огромная враждебная Степь ворвалась в тесную комнатку. И даже слышались крики заклятых врагов – хазар, савинов…
– Уже? – спросил он требовательно.
– Сын, – ответила она едва слышно.
Она пыталась облизнуть бледные губы, язык царапался о сухое нёбо. У правого бока лежал завернутый в лохмотья ребенок с красным сморщенным личиком.
Воин поморщился:
– Чего такой красный? Урод какой-то.
Она прошептала слабо:
– Он будет красивым… все дети на свет такими… Дай ему имя, княжич.
Воин, которого назвала княжичем, поморщился, оглянулся, словно спрашивая самого себя, почему стоит здесь в темном чулане, где нельзя дышать от запахов грязного белья и вони от близкого свинарника. Из-за плеча выглянули и торопливо исчезли, как испуганные мыши, стряпухи. Молодой княжич грозен, свиреп, часто неистов. Под горячую руку попасть – можно потерять и голову.
– Имя?.. Гм… Он был зачат в степи. Так пусть же будет Степаном!
Женщина вскрикнула, протянула к нему дрожащие руки:
– Нет… Степь – это кровь, набеги, пожары, полон… А у него должно быть имя… самое лучшее на свете…
– Тогда Костей! Чтобы стал крепким, как кость. И пусть будет врагам нашим костью в горле. Отец говорил, что Костяным звали его дальнего родственника Зигфрида.
– И это как-то грубо… Он же у меня первенький! Может быть, Назар? Ведь он на заре родился…
– Не по-мужски. Лучше Сила, Силантий, Стоян…
– А Наум? Чтобы был самым умненьким?
Воин сказал с раздражением:
– Водан, Рюрик, Потык – вот имена для воина! А то еще Ульяном назови, чтобы пчел приманивал, или Филей-Филипом, чтобы мыши боялись!.. Ладно, не реви. Ишь, посматривает, волчонок… Он останется рыжим или потемнеет?.. Давай так и назовем: рыжий волк, а? Рудой волк! Рудольф?
– Волк – это страшно, – сказала она несмело и заплакала.
Воин нависал сверху, молодой, но уже огромный и хищный, в запавших глазах блистали искры. Лицо с резко очерченными чертами выражало сдержанное недовольство. Он уже жалел, что пришел в каморку для низшей челяди. Мало ли что когда-то во хмелю подгреб под себя эту девку, надо признаться, красивую, но когда вернулся из похода в Киев, стало не до нее. Он вообще женщин мало замечал: сильные мужчины раздвигают мечом пределы, пробивают новые торговые пути в дальние страны, накладывают дань на богатых соседей, бдят, защищают, добывают, а сладострастие – это утеха рабов. Другие радости им просто недоступны.
– Ладно, – сказал он, отступая к двери, – выбери сама любое имя.
– Благодарю…
Она от слабости на миг опустила веки, а когда открыла глаза, в каморке снова темно и пусто. Под окном раздался лихой свист, прогремел дробный стук копыт. Судя по направлению, где он затих, юный княжич умчался к воеводе Сфенелу, который был воеводой у князя Олега, оставался им при Игоре, а теперь все еще воевода и правая рука у великой княгини Ольги…
– Игорек, – прошептала она, – ты ведь такой игривый… Или Беримир, Селимир, Будимир… чтобы трудом своим заселил мир…
В каморке душно и жарко. В единственное окошко пробивается сквозь стенку бычьего пузыря слабый свет. Потом подошла, судя по силуэту, расседланная лошадь. Задумчиво почесалась о стену, подняла хвост. Малуша услышала дробный стук конских каштанов. Сильный запах конского помета тяжелой волной хлынул в тесное помещение.
Малуша ощутила дурноту. В раскрытой двери мелькали неопрятные челядинцы. Протащили тяжелую лохань, разбрызгивая дурно пахнущие помои.
– Нет, – прошептали ее обескровленные губы, – пусть будет сильным и стойким… Пусть станет хитрым и живучим… Хоть родился рабом, но пусть не останется им. Как суждено мне… И в залог этого пусть имя его будет – Владимир!
