Князь Святослав - [9]

Ольга пошла было, но остановилась.

– Ты отдашь нашего ребенка в хорошую семью?

– В очень хорошую и добрую, моя королева.

Великая княгиня грустно кивнула и поспешно вышла из покоев.

3

Великая княгиня выехала по первому снегу, когда еще только-только укатали колею, но еще не набили на ней ухабов. Ее уютно покачивало, ее уютно согревала шуба, и ей уютно думалось о том добром и хорошем, чего так много было в детстве и чего так мало осталось сейчас.

«Древний Рим был могучим, потому что разделял и властвовал, – говорил ее отец, прозванный за прозорливость и любовь к чтению Вещим. – Можем ли мы поступить так же? Нет, дочь моя, и времена ушли, и мы, русы, – иссыхающая река в безбрежном славянском океане. Значит, не разделять и властвовать нам сейчас следует, а объединять как можно больше славянских племен вокруг стольного города Киева…»

Ах, как тепло, как безмятежно жилось в детстве! Может быть, говоря о вечном блаженстве, христиане имеют в виду всего лишь детство человеческое? Единственную безгрешную пору жизни человека. Вспоминая об этом, единственном, лишенном тревог времени, великая княгиня окуталась дремой.

Но вдруг холод, пронзительный метельный холод ударил в спину, пробравшись под меховую полость, шубу и само тяжелое княжеское платье…

«Плеть!.. – вдруг с ужасом почудилось великой княгине. – На правеже я, что без мужа зачала, на правеже…» Она вскрикнула. Остановились. Сопровождавшие девушки тут же бросились к ней.

– Что, великая княгинюшка? Что?..

Велела поправить полость, что-то буркнула, но переспросить не решились. Тронулись опять, но великая княгиня думала уже не о прежнем блаженстве. Побежали привычные мысли о деле, которое необходимо было свершить во имя отцовских заветов, а думы о монахинях, предстоящих родах и неминуемой потере неповинного дитя гнала прочь.

И почему-то ни единого раза не вспомнила о сыне, которого звали Святославом и который напрасно ждал, когда же, наконец, его вновь навестит матушка. Она и самой себе не могла объяснить, почему избегает мыслей о нем, хотя подспудно, где-то в глухих погребах ее души, хранился ответ, который она знала.

Она навестила его перед отъездом. Святослав обрадовался, о чем-то оживленно рассказывал, но она плохо слушала. Невпопад похвалила за посадку в седле, сбивчиво говорила о протестах думских бояр, об их своеволии и… И о чем-то еще, хотя он ждал каких-то других слов и иных рассказов. Сын попытался даже перебить ее, и она отметила про себя его невежливость в обхождении. А то было не дерзкое нарушение правил, а детское желание поведать что-то свое, свое…

Но хранительница Киевского Великокняжеского Стола не слушала, а самое главное – не слышала его. Почему, почему она не слышала биения сердца собственного сына?.. Почему?! Да потому, что всем существом слушала другое сердце. Уже ощутимо бившееся в ней. И сейчас в теплом возке великой княгине было мучительно стыдно перед юным великим князем, ради которого она берегла Киевский Великокняжеский Стол. Стыдно. И даже дружинная прямота Свенельда не могла отвлечь ее от этого мучительного, глубоко спрятанного в душе потаенного чувства.

Приглушить его могла только деятельность. И великая княгиня, не щадя себя, моталась по кривым заснеженным дорогам. Она любила и умела работать, а сейчас у нее был всего-то месяц, и она торопилась.

За месяц она успела больше, чем рассчитывала: заручилась твердой поддержкой новгородцев, псковичей и смолян, нанеся тем самым ощутимый удар по власти удельных бояр. А потом встретилась в назначенном месте с доверенными людьми Свенельда, переоделась в колючее крапивяное платье простолюдинки и исчезла в тихом христианском ските.

Ольга благополучно разрешилась от бремени, вовремя покинула скит и вернулась в Киев.

Все сложилось ладно и удачно, и ей казалось, что сторонники Игоря уже не осмелятся более претендовать на сладкий кусок центральной власти. Однако ее враги изыскали способ сохранить почти все свои привилегии. Окончательно сокрушить боярскую силу удалось только внуку королевы русов Владимиру Красное Солнышко. Может быть, это и утешило бы ее, но знать о будущем никому не дано, а вот о недавнем прошлом…

– Что-то меня тревожит, Свенди, – призналась великая княгиня, когда они остались вдвоем сразу после ее возвращения. – Но что? Не могу понять. А понять надо. Может быть, память о боли?

– Было нестерпимо больно?

– Я не об этой боли. Монашки дали мне какой-то отвар, и я очнулась только после родов. Мне показали младенца – это мальчик, Свенди, я знала, что будет мальчик.

– Они говорили с тобой?

– Нет. У христиан есть великая клятва. Они клянутся именем Божьей Матери, и это запирает их уста.

– Надолго ли? – усмехнулся Свенельд. – Палачи умеют вырывать признание даже у немых от рождения, а щедрая награда – тем более.

– Они боятся Страшного суда больше, чем палачей.

– Они говорили тебе об этом суде?

– Нет. Но я почему-то знаю. – Ольга помолчала. – И еще я знаю, что грешна пред их Богом.

– В чем же? – Воевода мягко улыбнулся. – В том, что родила от любимого мужчины второго мальчика?

– После смерти законного супруга.

– Наш бог более милостив, моя королева.