Князь советский - [75]

Борьба за жизнь людей тут глубоко вторична. Ежедневно в мире гибнут тысячи и тысячи жертв голода, эпидемий, войн и промышленных катастроф, но до них никому нет дела. Ценна победа над Арктикой – как над последним неизведанным пространством на Земле, а спасение экипажа Нобиле является зримым символом этой победы.
Вайнштейн зря обольщается, думая, что мир следит именно за советским ледоколом «Красин». Терпящие бедствие превратились в приз, который должен достаться самым сверхчеловечным спасателям, так что помимо большевиков Нобиле ищут итальянцы, норвежцы, шведы, французы и прочие. Мы стали свидетелями спортивного состязания, в котором все болеют за свои команды – как в футболе.
Эта гонка особенно важна для русских коммунистов и итальянских фашистов, и ради выигрыша они готовы потратить сколько угодно денег и жизней. Наркоминдел решил отправить нас на Север именно для того, чтобы мы запечатлели момент советского триумфа.
Мы с коллегами делаем вид, что страшно рады возможности пополнить ряды полярников: сам факт пребывания на «Красине» превращает нас в героев, которых ждут деньги, слава и любовь красивых женщин. Но никто из нас не забывает, что гидроплан норвежца Амундсена, занимавшегося поиском Нобиле, сгинул в Баренцевом море, а самолет шведского летчика Лундборга перевернулся при посадке на льдину. Погода вокруг Шпицбергена – это морозы, туманы и сильные ветра, так что мы едем, как солдаты на фронт, не зная, кому из нас суждено вернуться домой.
Представив, что станется с моей дочкой, если я погибну, я решил, что Китти нельзя оставлять на Галю – иначе из нее вырастет точная копия Таты. Уж лучше отдать ее Нине – миссис Рейх, по крайней мере, не превратит ребенка в безмозглую жертву пропаганды.
Я ничего не стал объяснять Нине, а Гале соврал, что отправил Китти в летний лагерь для малышей. Уж не знаю – поверила она мне или нет.

2.

Отцы-командиры наотрез отказались пускать журналистов на советские корабли, так что мы сидим в архангельской гостинице и ждем, пока Наркомат по иностранным делам разберется с Наркоматом по военным и морским делам.
Наши редакторы умоляют спасти их от сердечного приступа и прислать хоть какие-то новости о полярниках Нобиле, но единственный доступный нам источник информации – это висящий напротив моего окна громкоговоритель.
Как только из него раздается: «А сейчас – новости о ледоколе „Красин“», мы с коллегами открываем форточки, достаем блокноты и стараемся не пропустить ни слова.
ТАСС не особо балует нас подробностями, а нам из чего-то надо кроить репортажи, так что многие из корреспондентов впадают во грех привирания. Давеча Зайберт показывал мне статью, которую он написал о спасении двух штурманов из экспедиции Нобиле. Громкоговоритель сообщил, что их подобрал советский ледокол «Красин» и что третий член экипажа, метеоролог Мальмгрен, не дожил до счастливого дня и умер. Не удержавшись, Зайберт добавил отсебятины и описал похороны выдающегося ученого, на которых произносились трогательные прощальные речи и исполнялись традиционные русские причитания по усопшему. Этот репортаж перепечатали сотни газет по всему миру, а потом выяснилось, что Мальмгрена никто не хоронил – его вообще не было со штурманами.
Теперь мы с коллегами немилосердно дразним Зайберта и советуем ему сменить профессию – у него явно есть талант к написанию некрологов. Он ходит мрачнее тучи и обещает всем отомстить, в особенности мне, потому что я скучный зануда и ничего не понимаю в искусстве литературы.

3.

Архангельск – это обитель рыбаков, лесозаготовителей и ссыльных. Стариков тут почти не видно, зато детей и подростков – великое множество.
Город утопает в зелени и грязи после недавних дождей, и мы не столько ходим по улицам, сколько прыгаем по доскам и кирпичам, заменяющим тротуары.
Развлечений тут немного: можно сходить в кинотеатр и в пятый раз посмотреть фильм «Поэт и царь», можно полюбоваться затейливыми наличниками на окнах домов (в Архангельске их делают с особым искусством), а можно сесть на лавочку недалеко от курсов медицинских сестер и поглазеть на гордых северных девушек, которые в упор не замечают нас, презренных иностранцев.
Ситуация с продовольствием тут намного хуже, чем в Москве: с начала лета в Архангельске недостает хлеба – белый можно купить только на рынке, а за черным выстраиваются огромные очереди.
Матрена, тетка, убирающая мой номер, говорит, что мужики из окрестных деревень скупают хлеб мешками и скармливают его лошадям. Иначе их не прокормить: пуд овса на базаре стоит уже восемь рублей.
В некоторых магазинах не продается ничего, кроме сушеного лаврового листа и желатина. Большевики могут радоваться: частник наголову разгромлен – вместе с благосостоянием населения.
Тем не менее, антибольшевистских настроений в городе не чувствуется. Матрена – это единственный «социально недовольный элемент» из всех, с кем я познакомился в Архангельске. Она приходит ко мне в восемь утра и принимается возить щеткой под кроватью.
– Партейцы-то наши все кричат: «Мы вам солнце новое зажжем!» Солнце вам – не свечка, пустобрехи беззатылочные! Бог потушит, Бог зажгет, ваше дело – сторона.