Князь Михаил Вишневецкий - [29]
Граф принял его поклоном чрезвычайно холодным, но вежливым. Слишком хорошо он был воспитан, чтобы кого бы то ни было оскорбить, да и время было неудобное для того, чтобы создавать себе лишних врагов.
— Говорит ли господин по-латыни? — спросил его Пиотровский.
Шаваньяк кивнул головой.
— Как-нибудь сговоримся, — ответил он.
Глаз дипломата по тону, каким говорил посетитель, начал его изучать и заинтересовавшись, граф заметил, что, может быть, внешность гостя была обманчива.
Выражение лица Пиотровского выдавало интеллигентного человека, кроме того, он не пресмыкался и не унижался, как другие, умел сохранить собственное достоинство, что также говорило в его пользу.
— Вы, ведь, посол князя Лотарингии? — спросил гость.
Шаваньяк подтвердил.
— В таком случае вы должны быть заинтересованы в том, чтобы сплавить неудобного и опасного соперника. Я говорю о Кондэ.
Слова эти в устах столь невидного человека вызвали невольную улыбку на устах посла. Чем такой бедняк мог повредить Кондэ и чем он мог помочь государю Лотарингскому?
Улыбку эту, может быть, и заметил Пиотровский, но он не смутился.
— Кто вы такой? И от чьего имени говорите? — спросил Шаваньяк.
— Кто я такой, — спокойно начал Пиотровский, — вам это указывает мой костюм и вся внешность. Я один из тех 20000 electores redum [43], которые будут решать вопрос о короне.
Шаваньяк поклонился.
— Я прихожу сам от своего имени, — продолжал дальше Пиотровский, — и хочу вам сделать предложение. Желает ли ваша милость, чтобы мы исключили из списка кандидатов князя Кондэ, как публично обвиненного в преступлении?
Посол даже попятился от удивления.
— Исключение Кондэ!? — воскликнул он возбужденно. — Несомненно! Ничто не могло бы быть для меня более желательным, но как это может осуществиться?
— Что вам за дело до того, "как", если я беру на себя, что мы его исключим? — возразил Пиотровский.
— А какая гарантия?
— Никакой… Одно мое слово. Желает ваша милость, — ладно, — нет — низко кланяюсь. Servus [44]!
— Постойте, ради Бога! — воскликнул сильно заинтересованный Шаваньяк. — Пожалуйста, поговоримте лучше, откровеннее. Вы не хотите мне сказать свою фамилию?
— Извольте, если это нужно, — сказал он. — Сас, но моя фамилия вам ничего не объяснит. Я себе простой и малозначащий шляхтич, и тем не менее, вот также верно, как то, что вы меня теперь видите, я ручаюсь вам за исключение Кондэ.
Шаваньяк молчал.
— Та-ак, — сказал он, наконец, — но какие же условия?..
— Чрезвычайно доступные, — холодно ответил Пиотровский, — сто дукатов, не больше.
Посол рассмеялся:
— Вы шутите надо мной? — воскликнул он.
— Ничуть, даю в этом шляхетское слово, а у нас verbum nobile [45] все равно, что присяга, что Кондэ будет исключен.
Уверенность, с какой говорил Пиотровский, так поразила Шаваньяка, что он глубоко задумался.
Сделка, какую ему предлагал шляхтич, казалась ему смешной, но Шаваньяк настолько уже изучил Польшу, что знал, что здесь пи наружности судить нельзя. Смелость, самоуверенность Пиотровского произвели на него впечатление, и он колебался. Жертва была пустячная, но ему не хотелось оказаться обманутым.
— Вы сами согласитесь, — сказал он, — что предложение такой услуги от человека совершенно неизвестного, который не может дать никакой гарантии кроме своего слова, требует обсуждения. Дело не в сумме, она ничтожна, но это смахивает на шутку надо мной…
Пиотровский поморщился.
— Говорю серьезно и слово свое сдержу, а если мое предложение вам не нравится, то…
Он поклонился.
Выдержка и хладнокровие шляхтича победили. Шаваньяк протянул ему руку.
— Садитесь, пожалуйста, я принесу то, что вам нужно…
Вместо того, чтобы сесть, Пиотровский начал прохаживаться по комнате; а Шаваньяк вскоре вернулся со свертком, который ему всунул в руку.
Шляхтич не поблагодарил и спокойно опустил его в карман.
— Еще слово, — сказал Шаваньяк, задерживая уже собиравшегося уходить гостя. — Какие у вас имеются средства, чтобы сотворить это чудо?
— Самое простое на свете, одно только: мы знаем, кого и за какую сумму купил Кондэ, сколько взяли и сколько еще обещано примасу, гетману и его жене, Пацам и другим; довольно будет лишь выкрикнуть все это, чтобы принудить сенаторов к исключению кандидата. Дело верно, и будет так, как я сказал, — закончил Пиотровский.
Все это произошло как-то так неожиданно и быстро, что только после ухода шляхтича, раздумывая над тем, что он сделал, — хотя сам же смеялся над своей доверчивостью, — тем не менее он сам уже готов был признать за удачу, что он израсходовал лишь сотню дукатов на то, за что раньше он охотно бы предложил и тысячи.
Но он был в таком безнадежном положении, что ему во всяком случае должно было проститься, если он рисковал небольшой суммой даже при самой слабой надежде на успех.
В этот день он, как обыкновенно, направился к придорожному дому канцлерши, этому сборищу красивых дам, чтобы выслушивать как соболезнования, так и шутки над своей участью. На этот раз, однако, это маленькое, незначительное обстоятельство, встреча с Пиотровским, придавало ему и лучшее настроение, и искорку надежды.
Когда он вошел, княгиня Радзивилл первая прочла по его лицу, что он был в хорошем настроении.
