Князь Михаил Вишневецкий - [20]
Среди задушевного разговора с матерью, когда упоминали о князе Михаиле и мать жаловалась на его равнодушие, ксендз Фантоний утверждал, что, очевидно, не настал еще момент, и не пришли еще те обстоятельства, которые могли бы его вывести из такого состояния оцепенения.
— Предпочитаю эту запоздалость в князе Михаиле, — сказал кустодий, чем излишнюю скороспелость и аппетит к жизни, на который уходят лучшие силы иной молодежи; а князь Михаил, когда пробьет час, вступит на свой пост со всей силой и с тем запасом жизни, какой он унаследовал от отца.
Княгиня Гризельда со вздохом ответила: — Дай-то, Бог!
От внимания матери все-таки не могло ускользнуть, что Михаил выходил из апатии лишь тогда, когда речь шла об изысканной одежде и роскоши, которою он любил себя окружать, или, наконец, о тонких блюдах, которые он слишком смаковал.
К иным житейским делам он был так холоден, как будто они были для него совсем безразличны. Честолюбие трудно было в нем пробудить. Не имея никакого занятия, он иногда охотно брал в руки книги, но затем бросал их, не чувствуя потребности вернуться к ним.
Даже те юношеские дружеские отношения, которые в возрасте князя Михаила легко завязываются и многому в жизни потом помогают, не привлекали князя Михаила; у него было много хороших знакомых, но постоянных интимных друзей он не знал.
Одна лишь Елена пользовалась его полным доверием, и ей он поверял все, все свои самые сокровенные мысли и переживания.
Мать, зная о его братской привязанности и о влиянии Елены на сына, часто прибегала к ее помощи, когда сама чего-нибудь не хотела ему посоветовать или приказать.
Ксендз Фантони (так была его фамилия по-итальянски) пришел к княгине, как всегда, с некоторым запасом новостей. У него они получали другой характер, чем им придавали в тогдашнем легкомысленном свете, так как священник охотнее им придавал хороший, чем дурной смысл.
— Уже многие съезжаются на выборы; правительственный павильон уже сооружен и поставлен… Воеводства и земли размечают свои прежние стоянки. Можно ожидать, что выборы будут оживленные, — начал рассказывать кустодий ксендз Фантони. — В Варшаве даже для господ сенаторов почти уж не хватает мест. Они приводят с собою многочисленные дворы, хотя не думаю, чтобы им понадобилась охрана, так как никаких схваток, как это бывало раньше не предвидится. Франция слишком могущественна, чтобы после таких усилий не быть уверенной в победе.
— Вы так думаете? — спросила княгиня Гризельда.
— Я почти уверен в этом, — продолжал ксендз Фантони, — самое лучшее доказательство, это то, что император, который в силу традиций должен был бы интересоваться этими выборами и принимать в них активное участие, совсем не вмешивается в них…
— Да, ведь императорским кандидатом является герцог Лота-рингский, — сказала княгиня Гризельда, — и я слышала, что на случай, если ему повезет, для него уже держат в запасе эрцгерцогиню.
Кустодий рассмеялся и добавил тихо:
— Tu, felix Austria, mibe [36]! Да, — продолжал он, — это уж такой обычай…
— Представьте же себе, — понижая голос проговорила княгиня Гризельда, наклоняясь к гостю, — что посол Лотарингского старался склонить моего сына на свою сторону…
Она пожала плечами.
— Михаила так мало интересуют эти выборы, — продолжала княгиня, — что часто трудно уговорить его быть в курсе всего происходящего, и если бы Любомирский не приносил мне кое-каких сведений, я бы совсем ничего не знала.
— Выборы, — ответил кустодий, — стряпаются у нашего ксендза примаса и у гетмана Собесского. Этим двум могучим силам ничто не может противостоять.
Княгиня Гризельда медленно подняла свои выцветшие, выплаканные глаза на Фантония.
— Вчера, — сказала она, — был у меня старый слуга Иеремии, сандомирец, возвратившийся теперь на свое пепелище. Рассказывал он мне удивительные вещи, которым я, впрочем, не придаю значения; он говорит, будто бы шляхта собирается стать стеной против магнатов и не допустит "Кондеуша".
Ксендз Фантони добродушно рассмеялся.
— Уличная болтовня! — воскликнул он. — Шляхта во время каждых выборов становится на дыбы против старшей своей братии, но ее очень легко успокоить и приобрести ее расположение… Ей, ведь, нечего бояться Кондэ… И, собственно говоря, кого они могли бы и хотели бы избрать? Для них так же хорош Кондэ или Лотарингский, как и Нейбургский, потому что, ведь, они ни одного из них не знают.
— Я смотрю равнодушно на исход этих выборов, — произнесла княгиня. — Кондэ будет иметь в виду, что покойная королева была очень благосклонна к моему сыну и ей мы обязаны тем, что он получил хорошее воспитание… А для меня это было самое главное… Если Лотарингский каким-нибудь чудом пройдет, то его несомненно будет поддерживать император; он женится на эрцгерцогине и австрийский двор будет пользоваться большим влиянием, а Михаил имеет в нем связи и друзей… А что касается Нейбургского, то…
— Это просто немыслимо, — перебил ксендз Фантони. — Австрийский двор только для виду ему покровительствует; никого у него нет и денег мало, и родственные Радзивидлы немного пользы ему принесут…
Хотя темы разговора уже исчерпывались, но ксендз кустодий сидел так, как будто его что-то задерживало, постоянно оглядывался и, видя Елену, молчал. Княгиня догадалась, что ему нужно сообщить ей что-то интимное.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма. В шестой том Собрания сочинений вошли повести `Последний из Секиринских`, `Уляна`, `Осторожнеес огнем` и романы `Болеславцы` и `Чудаки`.
Рассказ о белорусском атеисте XVII столетия Казимире Лыщинском, казненном католической инквизицией.
Отряд красноармейцев объезжает ближайшие от Знаменки села, вылавливая участников белогвардейского мятежа. Случайно попавшая в руки командира отряда Головина записка, указывает место, где скрывается Степан Золотарев, известный своей жестокостью главарь белых…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Украинский прозаик Владимир Дарда — автор нескольких книг. «Его любовь» — первая книга писателя, выходящая в переводе на русский язык. В нее вошли повести «Глубины сердца», «Грустные метаморфозы», «Теща» — о наших современниках, о судьбах молодой семьи; «Возвращение» — о мужестве советских людей, попавших в фашистский концлагерь; «Его любовь» — о великом Кобзаре Тарасе Григорьевиче Шевченко.
Подробная и вместе с тем увлекательная книга посвящена знаменитому кардиналу Ришелье, религиозному и политическому деятелю, фактическому главе Франции в период правления короля Людовика XIII. Наделенный железной волей и холодным острым умом, Ришелье сначала завоевал доверие королевы-матери Марии Медичи, затем в 1622 году стал кардиналом, а к 1624 году — первым министром короля Людовика XIII. Все свои усилия он направил на воспитание единой французской нации и на стяжание власти и богатства для себя самого. Энтони Леви — ведущий специалист в области французской литературы и культуры и редактор авторитетного двухтомного издания «Guide to French Literature», а также множества научных книг и статей.
Роман шведских писателей Гуннель и Ларса Алин посвящён выдающемуся полководцу античности Ганнибалу. Рассказ ведётся от лица летописца-поэта, сопровождавшего Ганнибала в его походе из Испании в Италию через Пиренеи в 218 г. н. э. во время Второй Пунической войны. И хотя хронологически действие ограничено рамками этого периода войны, в романе говорится и о многих других событиях тех лет.
«Дочь фараона» (1864) Георга-Морица Эберса – это самый первый художественный роман автора. Действие в нем протекает в Древнем Египте и Персии времен фараона Амазиса II (570—526 до н. э.). Это роман о любви и предательстве, о гордости и ревности, о молодости и безумии. Этот роман – о власти над людьми и над собой, о доверии, о чести, о страданиях. При несомненно интересных сюжетных линиях, роман привлекает еще и точностью и правдивостью описания быта древних египтян и персов, их обычаев, одежды, привычек.
Георг Борн – величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой человеческих самолюбий, несколько раз на протяжении каждого романа достигающей особого накала.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.