Князь Курбский - [30]

Так говорил Левкий, угождая Иоанну. Скоро разговор стал шумнее. Федор Басманов, Афанасий Вяземский и Малюта Скуратов вошли по приглашению царя; за ними Вассиан и Мисаил. Смех шута и крик карлика в присутствии иноков и царя придавали собранию странную веселость. Ложчатая братина стучала о золотой поднос при прославлении имени Иоаннова и усердных поклонах, пока не ударил колокол в Благовещенском соборе ко всенощной.

Глава IV. Жертвы клеветы

Мрак ночи редел над Москвою; уже рассветало, когда на площади, за кремлевской стеной, послышался стук топоров – воздвигали деревянный помост. Наставший день долженствовал быть днем ужаса для всей Москвы. Многие граждане, пораженные скорбью, затворились в своих домах, другие, побуждаясь любопытством, которое было сильнее страха, бежали туда, где смерть поджидала новых жертв. Палач уже стоял среди толпы неистовой черни, говорившей с безумною радостью, что будут казнить чародейку с детьми ее.

– Она отравительница! – говорил один простолюдин.  – Да с чего быть добру? Она не православная, а из ляхов проклятых, и дети-то ее знались с нечистою силою: теперь им скрутили руки перед крестом, так и нечистая сила не поможет.

– Экое диво! – сказал мещанин из кожевенного ряда, качая головой. – Эта чародейка раздавала в народе много милостыни.

– И прещедро наделяла в память Алексея Адашева,  – сказал другой.

– Да в Петров пост скоромилась,  – закричал один из стрельцов.

– А сколько пустила оборотней! – пробормотала беззубая старуха.  – Кого волком, кого медведем; не одну царицу испортила, а помогал ей… наше место свято!

– Ведь и деньги-то ее,  – пробормотала толстая купчиха.  – Лишь кто перекрестится, ан из рук пропадут…

– Нет, не греши, родная! – сказал старик нищий, стоявший печально в толпе.  – Ее подаяние не пропадало.

– Да ты почем знаешь?

– Как не знать, свет мой, вот третье лето я питаюсь ее милостыней, третью зиму ношу ее шубу.

– Видно, что милосердная! – сказал купец.  – Так чародейка ли она? Бог ведает.

– Сохрани Спас и думать,  – сказал молодой ремесленник,  – она, моя кормилица, спасла мою мать от болезни; призрела сироту, соседкина сына; но, видно, горе ей на роду написано…

– Молчи, молчи,  – остерег, толкнув его, дядя,  – вот идет дьяк, поволокут тебя в земскую избу.

– Какие сыновья-то у ней! – сказал нищий старик.  – Тоже предобрые и еще на возрасте!

– Видал я их,  – проговорил купец,  – хоть бы у православной таким быть!

В это время раздался треск барабана; показался отряд стрельцов, вооруженных бердышами; за ними шли к Лобному месту осужденные, держа в связанных руках горящие восковые свечи, слабый свет которых еще более оттенял бледность их лиц. Впереди шел Владимир, нареченный жених дочери боярина Сицкого; за ним следовали два московских жильца – братья его. Отчаяние видно было на их лицах. Как ни ужасна мысль умереть от рук палача и в цвете лет, но еще ужаснее было для них видеть гибель матери и братьев. Несчастная шла под черным покрывалом с двумя младшими сыновьями.

Осужденные подошли к Лобному месту. Возле помоста стоял думный дьяк, он прочел приговор:

– За злодеяния матери и сына, друживших Адашеву, предать чародейку смерти, со всем ее окаянным племенем. Таково повеление царское!

– Погибай, окаянная! – раздались крики в толпе.

– Швыряй камнями в бесовское отродье! – заревел закоптелый чеботарь, размахивая жилистыми руками.

– Молчи ты, черный бес! – крикнул ему стоявший неподалеку служитель Курбского. – Ее судит Бог и царь, а не ты, чеботарь!

– Дело! Дело! – закричали в народе, и чеботарь приумолк.

Грозный час наступал: палач приблизился к осужденным; в разных местах между народом послышались плач и вздохи.

– Помилуй нас, помилуй! – кричали два отрока, дети Марии, упав к ногам дьяка.

– Сановник царский! – сказала Мария, обращаясь к думному дьяку.  – Заклинаю тебя именем Бога живого, дозволь мне в последний раз благословить детей моих!

Дьяк постоял в нерешимости, но уступил состраданию. С мрачным видом он дал знак подвести детей к матери. Тогда, возложив на головы детей руки, отягченные цепями, Мария сказала:

– Благословляю вас на венец мучеников! Отец Небесный видит невинность вашу. Дети! Его солнце сияет нам и в сей час, когда смерть пред нами, его небо осеняет нас! Не страшитесь орудия казни. Дети! Смерть не разлучит, но соединит нас! Мы переселимся в отечество небесное.

Она поцеловала сыновей своих и заплакала, склонясь на плечо Владимира; солнце озаряло пред ними площадь, кипящую народом; ничто в природе не предвещало их жребия, и вековые кремлевские стены тихо стояли в неподвижной красоте своей так же, как в радостные дни жизни их… Скоро кровь их брызнула на помост… Мария безмолвно молилась. Владимир, склонив голову, шел за братьями; на последней ступени он хотел на кого-то взглянуть и вдруг затрепетал… ужас выразился на лице его. Пред его глазами мелькнули главы Благовещенского собора, возле дома Адашевых, где в первый раз он увидел дочь боярина Сицкого. Несчастный вспомнил о милой невесте, о прежних надеждах своих и содрогнулся, холод объял его сердце, он зашатался, застонал и упал мертвый. Палач остановился в недоумении, но, как бы досадуя, что смерть предупредила его удар и похитила жертву, с безумным ожесточением потащил мертвое тело на плаху, размахнулся окровавленным топором и, высоко подняв голову Владимира, сбросил ее со смехом на ступени помоста…