Разумеется, в этих беседах не обошли стороной и столь любимое князем морское дело. Граф, конечно, был человеком сухопутным, но в среде испанских аристократов хватало тех, кто делал карьеру на корабельных палубах. Так что у него было, что рассказать собеседнику.
И хоть в основном это был вольный пересказ морских баек, которые Андрей и сам потравить был горазд, но кое какую информацию он из них выжал. Так, оказалось, что испанские капитаны не очень-то любили суда португальской постройки, предпочитая им пусть и слабее вооружённые, но более ходкие и манёвренные корабли кастильских или баскских корабелов.
А это уже была пища для размышлений и выработки тактики противодействия. Ведь с португальцами русским придётся схлестнуться довольно скоро. Если не в Канаде, то в Персидском заливе точно. Шах не простит португальцам захват Ормуза, а опыт англичан подсказывал, что помощь в отвоевании этого порта весьма прибыльно сказывается на торговых отношениях с Персией. А шёлк Гиляна явно стоил того, чтобы слегка подпортить из-за него отношения с одной далёкой страной.
* * *
Миновав проливы и выйдя в Немецкое море, шхуны не пошли вдоль берега, как это обычно делали каботажники, а решительно направились за горизонт. И через несколько дней взору мореходов и дипломатов вместо ещё не успевшего надоесть пустынного морского простора открылась тёмная полоска берега, которая по мере приближения всё больше превращалась в обычное побережье — с холмами, лугами, лесами и перелесками, уходящими в дымчатую размытую даль. Именно такой впервые и увидели русичи Англию.
А вот сразу войти в Темзу им помешали крепкие юго-западные ветра, так что, бросив якоря на рейде, уже и без того полном кораблей, тоже ожидавших хорошую погоду, Святая эскадра принялась наводить порядок на палубах, коротая таким образом время до момента, когда предоставится возможность безопасно войти в реку. Заодно вызвали с берега местного лоцмана (устье-то Темзы изобиловало песчаными банками не хуже устья Наровы), и отправили в столицу гонца с предупреждением о прибытии высоких гостей.
* * *
Столица Туманного Альбиона встретила русских послов жаркой погодой и полным отсутствием дождей и туманов. А также Томасом Болейном, отцом юной Анны и придворным, уже имевшим заслуги на дипломатической службе. За что, кстати, недавно был принят в орден Подвязки.
Именно с ним дьяк Семён Трофимович Борисов — товарищ посла — как более опытный в посольском деле человек и вёл дела по утрясанию нестыковок в дипломатическом церемониале, дабы сам приём прошёл без ненужных эксцессов. Впрочем, Андрей тоже в стороне не прохлаждался, вникая во все нюансы, но, не мешая дьяку делать его работу.
Главной загвоздкой при утрясании мероприятий стал титул, которым именовался в своих грамотах Василий Иванович: «Великий государь, Божиею милостью царь и великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Рязанский, Тверской, Югорский, Пермской, Вятцкой, Болгарской и иных земель».
Да, как такового венчания на царство великого князя ещё не было, но…
Но уже со времён Ивана III Васильевича в переписке с Ганзой, Ливонией и той же Данией московские великие князья величали себя царями, и их титул нисколько не умалялся адресатами, так и писавшими в ответ: «царю и великому князю». Точно такая же титулатура была применена и в недавнем договоре с Густавом Вазой, который может и не хотел бы признавать царский титул московского государя, да деваться-то по-хорошему ему было некуда. Как-никак, а Русь могла и «вспомнить» о своём «союзническом долге» перед Кристианом, или взять, да просто забрать себе южную Финляндию, разом лишив шведов всего того, за что они боролись последние лет триста. А то, что они смогут это сделать, Густав не сомневался, помня слова гостя, что посетил его в Любеке ещё до того, как он согласился возглавить восстание против Кристиана.
Так что фактически из всего ближайшего окружения Руси только крымский хан и польский король остались теми, кто не признавали за русским государем царский титул. Остальные же де-факто это уже сделали давно. А потом масло в огонь подлил император Максимилиан, признав в далёком 1514 году Василия Ивановича кайзером и равным себе. Правда, с той поры отношения между империей и Русью успели охладеть, но времена менялись, и менялись весьма стремительно. А потому, дабы не ронять «честь государеву» и в очередной раз поддеть своих западных соседей — поляков и литвинов — Дума, после долгих дебатов, постановила, что грамоты и письма ко всем иноземным государям отныне подобает писать от царского титла. Дабы привыкали в Закатных странах к новой титулатуре московских великих князей, раз уж его признал сам император Священной римской империи. Причём второй по счёту.
Но благодаря подобному решению английский король оказался в положении человека, которого просто поставили перед свершившимся фактом, что в Европе появился ещё один владыка, претендующий на императорскую корону. Вот только Генриху, который пока что очень нуждался в своём испанском союзнике, было явно не с руки оспаривать решения Карла, который в своих грамотах уже признал русского государя «императором всех рутенов». Тем более, что далёкая Русь предлагала английскому монарху дружбу и братство. А термин «братство» в дипломатическом этикете выражал отнюдь не родство и не характер взаимоотношений между государями, а их равноправное отношение друг к другу.
