Книжный клуб Джейн Остен - [4]

Мы едва расслышали; ей пришлось повторить. Честно, в такой обстановке впору обсуждать Джека Лондона.

Почти все о Джослин мы знали из рассказов Сильвии. Маленькая Джослин Морган и маленькая Сильвия Санчес познакомились в одиннадцать лет в скаутском лагере; теперь им было за пятьдесят. Обе жили в хижине чиппева, зарабатывая лесной значок. Они должны были разводить костры шалашиком, готовить на них и есть приготовленное; задание считалось невыполненным, пока скаут не освободит тарелку. Они учились узнавать листья, птиц и ядовитые грибы. Словно кто-то из них осмелился бы съесть гриб, ядовитый или нет.

Последнее задание состояло в том, что их командами по четыре человека увозили на просеку в десяти минутах от лагеря, а обратно они добирались сами. Это было несложно, им давали компас и подсказку: столовая — к юго-западу.

Они провели в лагере четыре недели, и каждое воскресенье родители приезжали к Джослин с комиксами — а ведь до города было три с половиной часа. «Но ее все любили, — говорила Сильвия. В это даже нам как-то не верилось, а мы Джослин любили без памяти. — Такая очаровательная наивность».

Родители настолько обожали Джослин, что не могли видеть ее несчастной. Ей никогда не рассказывали истории с печальным концом. Она ничего не знала о ДДТ и фашистах. На время Карибского кризиса ее оставили дома: в школе Джослин узнала бы, что у нас есть враги.

«Нам, чиппева, выпало рассказать ей о коммунистах, — говорила Сильвия. — И растлении малолетних. О Холокосте. Маньяках-убийцах. О месячных. О сбежавших психах с крючьями вместо рук. Об атомной бомбе. О том, куда делись настоящие чиппева.

Понятно, что мы сами ни в чем не разбирались. Скормили ей столько чепухи. Но то, что ей говорили дома, было еще дальше от истины. И она поражала нас своей храбростью.

Все рухнуло в тот день, когда нас заставили искать дорогу до лагеря. Ей пришла в голову параноидальная мысль: будто пока мы тут бродим с компасом, все собирают вещи и уезжают. Доберемся до хижины, столовой и уборных, а никого нет. Будто там пыль и паутина, трухлявые половицы. Будто лагерь уже сто лет как забросили. Может, мы пересказали ей слишком много эпизодов "Сумеречной зоны".

Но что удивительно: в последний день за ней приехали родители и по дороге домой сообщили, что летом развелись. Для этого ее, собственно, и отправили в лагерь. Совместно катались к ней по воскресеньям с комиксами — а друг друга на дух не выносили. Целый месяц, пока Джослин не было, ее отец жил в отеле в Сан-Франциско. "Хожу есть в гостиничный ресторан, — сказал он. — Спускаюсь вниз к завтраку и заказываю все, что душе угодно". По его тону, говорила Джослин, можно было подумать, будто он уехал исключительно ради шикарной ресторанной кухни. Ее словно променяли на яйца-пашот».

Через несколько лет он как-то позвонил и сказал, что у него легкий грипп. Пусть его солнышко не беспокоится. Есть билеты на бейсбол, только он, наверное, не сможет пойти, придется в другой раз. Вперед, «Гиганты»! Грипп оказался инфарктом. По пути в больницу он умер.

«Ничего странного, что она выросла такой командиршей», — говорила Сильвия. С любовью. Джослин и Сильвия были лучшими подругами больше сорока лет.

— Мистер Найтли и любовь несовместимы, — ответила Аллегра. У нее было очень выразительное лицо, как у Лилиан Гиш в немом кино. Она еще в детстве хмурилась, когда что-то доказывала. — Фрэнк Черчилл и Джейн Фэрфакс тайно встречаются, ссорятся, мирятся, врут всем знакомым. Похоже, что они влюблены, раз так плохо себя ведут. Можно представить себе секс. С мистером Найтли такого нет.

Голос у Аллегры был словно колыбельная, тихий, но глубокий. Она часто теряла терпение, однако ее интонации так убаюкивали, что обычно до нас это не сразу доходило.

— Верно, — согласилась Бернадетта. За стеклами малюсеньких очков ее глаза казались круглыми, словно галька. — Эмма всегда говорит, какая Джейн сдержанная, даже мистер Найтли так говорит, а он разбирается в людях. Однако во всей книге только она, — зажегся свет, и Бернадетта подпрыгнула, но не сбилась, — способна отчаянно влюбиться. Остен называет Эмму и мистера Найтли безупречной парой. — Она задумалась. — Она явно одобряет. Я думаю, в дни Остен «безупречный» имело другой смысл. То есть — нечего стыдиться. У людей нет повода чесать языки. Никто не задается, никто не принижает себя.

Свет разлился по веранде, словно молоко. Крупные мотыльки бились о сетку, рвались к нему, искали источник сияния. Иногда удары были настолько громкими, что Сахара рычала.

— Никакой животной страсти, — добавила Аллегра. Сахара обернулась. Животная страсть. Она кое-что видела в питомнике. Такое, что шерсть вставала дыбом.

— Никакой страсти, — повторила Пруди, только с прононсом, на французский манер. Ст'асти. Поскольку она преподавала французский, это прозвучало не так отвратительно, как могло бы.

Но неприятно. В прошлом месяце косметолог выщипал Пруди почти все брови, что придавало ей неизменно удивленный вид. Мы не могли дождаться, когда это пройдет.

— Sans passion, amour n'est rien[2], — произнесла Пруди.

— Après moi, te déluge