Книги крови. I–III - [95]

Но ты лжешь сам себе, когда думаешь, что мир безобиден, когда веришь в так называемую стабильность, ведь на самом деле она лишь коллективная иллюзия.

Когда Жаклин ушла, все иллюзии отпали, и ложь, по которой я с такой тщательностью жил, стала болезненно явной.

Мир не маленький, когда есть только одно лицо, на которое ты можешь взглянуть без раздражения, и оно затерялось где-то в водовороте. Мир не маленький, когда те несколько жизненно важных воспоминаний о твоей любви могут исчезнуть под весом тысяч разных событий, которые поджидают тебя каждый день, как дети, что тянут за подол, требуя безоговорочного внимания.

Я стал изгоем.

Я часто ловил себя на том (вот уж подходящая фраза), что сплю в крохотных номерах каких-то жалких отелей, пью больше, чем ем, и пишу ее имя, как самый настоящий сумасшедший, снова и снова и снова. На стенах, на подушке, на собственной ладони. Я даже процарапал там кожу ручкой, и в рану попали чернила, пошло заражение. Отметина от него все еще на месте, я смотрю на нее прямо сейчас. «Жаклин». Жаклин.

Но однажды я увидел ее, совершенно случайно. Звучит мелодраматично, но тогда я подумал, что сейчас умру. Я так часто представлял ее себе, так настроился вновь увидеть, что когда это случилось, почувствовал, как ослабели конечности, и меня вырвало прямо посреди улицы. Не самое классическое воссоединение. Любовник увидел возлюбленную, и его вытошнило прямо себе на рубашку. Но с другой стороны ничего, что произошло между мной и Жаклин, не было нормальным. Или естественным.

Я пошел за ней следом, и это было трудно. Вокруг была толпа, а Жаклин шла довольно быстро. Я не знал, окликнуть ее или не стоит. Решил, что не надо. Да и что бы она сделала, увидев, как к ней, шаркая, бредет небритый безумец и еще зовет по имени? Возможно, она бы убежала. Или хуже того, схватила бы мое сердце своей волей и избавила от мучений, прежде чем я смог бы ее выдать.

И потому я хранил молчание, но упорно следовал за ней до, по-видимому, ее квартиры. И там, неподалеку, я и остался на ближайшие два с половиной дня, не зная, что делать. Дилемма оказалась просто смехотворной. Я так долго ее искал, и теперь мог с ней даже заговорить, дотронуться, но не осмеливался подойти.

Возможно, я страшился смерти. Но вот сейчас я здесь, в Амстердаме, сижу в вонючей комнате, пишу свои показания и жду, когда Кус принесет мне ключ, и совершенно не боюсь смерти. Наверное, мне не дало подойти к ней тщеславие. Я не хотел, чтобы она видела меня таким ненормальным и опустившимся; я хотел явиться к ней чистым, идеальным любовником.

И пока я ждал, за ней пришли.

Не знаю, кто это был. Двое неприметно одетых мужчин. Кажется, не полицейские: слишком обходительные. Даже интеллигентные. И она не сопротивлялась. Пошла с ними, улыбаясь, будто собралась в оперу.

Одевшись получше, при первой возможности я вернулся к дому Жаклин, разузнал у швейцара, где находятся ее апартаменты, и вломился внутрь. Она жила совсем просто. В одном углу комнаты поставила стол, там писала свои мемуары. Я сел, начал читать, но в конце концов забрал страницы с собой. Она описала только первые семь лет своей жизни. Я сразу задумался, может, все из того же тщеславия, попаду ли я в ее книгу. Скорее всего нет.

Я еще забрал несколько предметов одежды; ту самую, что она носила, когда мы встречались. И ничего интимного; я не фетишист. Я не собирался дома нюхать ее нижнее белье. Но мне хотелось обладать чем-то, чтобы помнить ее, чтобы представлять, как она в этом ходит. Хотя, если поразмыслить, за всю свою жизнь я не встречал человеческого существа, которому бы настолько шла его кожа, без всякой одежды.

Так я потерял Жаклин во второй раз, и то была вина скорее моей трусости, чем обстоятельств.

Четыре недели Петтифер не приходил в дом, где они держали миссис Эсс. Ей давали практически все, о чем она просила, кроме свободы, а о ней она спрашивала в самой абстрактной форме. Побег Жаклин не интересовал, хотя она могла легко уйти. Лишь раз или два она задумалась о том, сказал ли Титус двум мужчинам и женщине, которые ее охраняли, на что способна их пленница. Скорее всего нет. Они обращались с ней так, словно она была самой обычной женщиной, на которую Петтифер положил глаз. Они просто добыли ее для секса.

Получив в свое распоряжение целую комнату и бесконечный запас бумаги, Жаклин снова приступила к мемуарам, с самого начала.

Был уже конец лета, и ночи становились все холоднее. Иногда, чтобы согреться, Жаклин лежала на полу (она попросила убрать из комнаты кровать) и заставляла тело идти рябью, словно поверхность озера. Без секса тело снова стало для нее загадкой; и она в первый раз поняла, что на самом деле физическая любовь была исследованием самой интимной и одновременно самой таинственной области ее существа: плоти. Она понимала себя лучше, когда кого-то обнимала: видела свою сущность ясно только тогда, когда чужие губы прикасались к ней, обожающие и нежные. Жаклин снова подумала о Васси; и при мысли о нем озеро вскинулось, как от бури. Груди превратились в подернутые рябью горы, по животу пошли невероятные волны, течения рассекали ее дрожащее лицо, плескались у рта и оставляли свои следы, как волны на песке. В его памяти она была потоком, а потому, вспомнив о Васси, обернулась водой.